Стать японцем

Мещеряков Александр Николаевич

Все эти ограничения и регламентации проводились в жизнь с завидной последовательностью — нарушители попадали в тюрьму; магазины, где торговали товарами сверх порога указанных цен, безжалостно закрывались. Общий курс сёгуната был рассчитан не столько на увеличение производства, сколько на ограничение потребления. Это касается не только «простонародья», но также самураев и даже самих князей. И даже сёгунов, которые, бывало, являли себя своим вассалам в самых простых одеждах. Убранство сёгунского замка представлялось европейцам чрезвычайно скромным. Статусный разрыв между различными социальными группами был огромным, но, если судить по европейским стандартам, разница в материальном положении не была столь кричащей. Несмотря на ограниченность средств, бакуфу и князья не предпринимали серьезных усилий для увеличения налоговой базы, которая с начала XVIII в. и до конца периода Токугава оставалась практически неизменной.

Предпринимаемые меры привели к тому, что общество и государство периода

Токугава отличались высочайшей степенью управляемости. Заговоров по свержению власти Токугава не зафиксировано, неповиновение властям и крестьянские выступления были явлением редчайшим. Обычно они принимали форму петиционного движения. Требования крестьян были весьма скромны. По большей части они просили избавить их от произвола местного чиновника. Случалось, что такие петиции подавались с нарушением субординации, через голову непосредственного начальника, что было строжайше запрещено. В таком случае типичным исходом являлась казнь зачинщиков с одновременным удовлетворением их требований (если они признавались справедливыми). Зачинщики подлежали усекновению головы, которую затем выставляли па всеобщее обозрение.

Протесты городского населения против повышения цен па рис (соблюдая интересы самураев, которые продавали часть своего пайка, сёгунат старался держать цены на рис высокими) временами заканчивались погромами рисовых лавок, но такие случаи были исключительно редки. Выступление Осио Хэйхатиро (1837 г.), сопровождавшееся погромами рисовых лавок и на которое так любят ссылаться историки в качестве доказательства бедственного положения «народных масс», продолжалось два дня и производит впечатление не столько размахом, сколько своей исключительностью. В любом случае легитимность власти сёгуна и даймё участниками волнений под сомнение никогда не ставилась. Этому способствовало и то обстоятельство, что элита предъявляла достаточно высокие требования по отношению к себе, что помогало значительно минимизировать коррупцию и беззаконие. Перебравшийся в Голландию француз Франсуа Каро (Francois Caron, 1600— 1673), который провел в Японии в качестве сотрудника и главы Ост-Индской компании около 20 лет, свидетельствует: когда управитель одной из провинций близ Эдо поднял уровень налогов до чрезмерного уровня, сёгун Иэмицу приговорил его самого и всех его родственников (мужчин) к харакири — где бы они ни находились. Ритуальное самоубийство было исполнено всеми ими в один и тот же день и час¹⁹.

Подчинение и послушание были неотъемлемым требованием сложившейся системы управления, однако Путь справедливого Неба предписывал, что с каждым человеком следует обращаться так, чтобы не нарушать его статус. Власть не имела обыкновения загонять «народ» в угол. Крестьянам вменялось в обязанность платить налоги, однако отсрочки были нормальным явлением. При этом власти, как правило, не вмешивались во внутридеревенские дела, предоставляя их местному самоуправлению.

Период Токугава оказался крайне беден «историческими событиями». За два с лишним века не случилось ни одной войны, социальных конфликтов регистрируется крайне мало. Реформы, которые проводил сёгунат, были направлены прежде всего на консервацию существующего положения, а не на инновации. В государстве и обществе, безусловно, происходили изменения, но они имели такую степень постепенности, что зачастую история периода Токугава воспринимается внешним взглядом как «скучное» повторение, «отклонение» от «нормы» — европейского исторического динамизма с его бесконечными конфликтами, войнами, революциями, открытиями и изобретениями. Однако для самих носителей тогдашней японской культуры отсутствие «движения» воспринималось как безусловное благо. В обеспечении такого порядка телесная составляющая имела огромное значение.

Глава 2

Тело как инструмент служения и носитель церемониальности: не думать о себе, кланяться чаще и глубже

Европейцы, как уже было сказано, познакомились с японцами еще в середине XVI века. Высокая иерархичность общества и разработанность церемониального телесного поведения произвели на них неизгладимое впечатление. Португальский иезуит Лоренцо Меси (Mexia, 1540—1599), побывавший в Японии в 1579—1582 гг., писал: «У японцев такое бесчисленное количество церемоний, что никто не знает их всех, и у них есть много книг, в которых говорится только об этих церемониях. Они используют семь или восемь [церемоний] только для того, чтобы выпить немного воды, а для использования веера их имеется более тридцати; относительно правил еды, посылки подарков и общения их число бесконечно. За исключением церемоний и письменности, они [японцы] не учатся более ничему»²⁰.

Миссионер Алессандро Валиньяно отмечал, что видимым указателем на важность персоны является то место, которое она занимает в гостиной; видно это и в «манере выходить навстречу гостям, принимать и сопровождать их, в словах, в манере говорить, преисполненной значительности, в почерке и стиле письма, в том, на каких

столах едят...»²¹. Заинтересованный в успехе христианской проповеди, он отмечал также, что «в постройке наших [предназначенных для миссионеров. — А. М.] домов и церквей необходимо уметь приспосабливаться к обычаям, принятым в Японии, потому что, не придавая значения тому, как в Японии сооружают дома, невозможно соблюдать обязательные при приеме гостей церемонии и приветствия»²². Таким образом, для Валиньяно, целью которого было создание для проповеднической деятельности наиболее благоприятных условий, оказывается важным не удобство проживания и не крепость дома, а его приспособленность для совершения церемоний, что свидетельствует о его тонком понимании японской культурной ситуации. Однако большинство европейцев находило «японские церемонии» отражением непонимания японцев, что на этом свете есть дела и поважнее.

Побывавший в Японии в 1690—1692 гг. в составе торговой голландской миссии немецкий врач Энгельберт Кемпфер (1651—1716) называл Японию «сплошной школой этикета» и подчеркивал, что в мире нет народа, который сравнился бы с японцами в части их обыкновений, морали и поведения. Сотрудник Ост-Индской компании Фредерик Фишер (1800— 1848), находившийся в Японии в 1820—1829 гг., отмечал: «Никакой иноземец не может себе представить, до каких пустячных мелочей должны и сегодня соблюдаться эти церемонии... На чужом примере, по книгам и картинкам молодежь учат, как следует одеваться и выглядеть, как следует вести хозяйство, как принимать гостей и угождать им, как ходить в гости и произносить благопожелания, как вести себя на праздниках и так далее. Когда доходит до мелочей всех этих правил, человек научается, как следует снимать нагар со свечи и как следует подносить чарку ко рту. Японцы считают необходимым следовать всем этим предписаниям и прекрасно знакомы с ними»²³. И. А. Гончаров писал: «Здесь соблюдается такая строгая постепенность в званиях, что несоблюдением ее как раз наживешь врагов. Вообще нужна большая осторожность в обращении с ними, тем более, что изучение приличий составляет у них важную науку, за неимением пока других»²⁴.

Почти всем иноземцам бросалось в глаза, как часто и тщательно японцы кланяются друг другу. С течением времени положение не менялось. Так, Ф. Фишер отмечал: «Японец вначале становится на колени, его ступни вывернуты внутрь; затем его тело прижимается к ногам так, что его ягодицы оказываются на пятках. В этом положении совершается приветствие — руки кладутся на пол, а голова нагибается к полу, так что все тело ужимается, чтобы занять возможно меньше места, и тогда его можно свободно накрыть среднего размера корзинкой для переноски кур»²⁵.

Таким образом, разные европейцы на всем протяжении периода Токугава неизменно отмечали церемониальную (телесную) составляющую поведения японцев, которая зачастую казалась им чересчур обременительной и воспринималась как признак неумения японцев отличать важное от неважного. Однако сами японцы думали по-другому. Они полагали, что церемониальность поведения служит гарантией стабильной общественной жизни.

Социальная иерархия была проведена в Японии с намного большей последовательностью, чем в Европе, цена социального деления была чрезвычайно мала. Такая детализация являлась характеристикой уже древнего японского государства. Так, чиновничья шкала рангов VIII в. предусматривала 9 основных рангов, имевших более 50 градаций для столичных и провинциальных чиновников²⁶. При этом в указанное число рангов не входят обладательницы женских придворных рангов и буддийские монахи, для которых существовали свои особые ранги. В эпоху Токугава с ее сложной системой вассалитета и значительной автономностью регионов князья ранжировались в соответствии с несколькими признаками («внутренние», «внешние», родственники Токугава, урожайность владения, наличие или отсутствие замка, совпадение владений с границами провинции), но этот набор признаков не давал возможности для однозначной интерпретации. Таким образом, была создана ситуация, когда в стране фактически отсутствовала общенациональная и однозначно толкуемая система ранжирования, хотя она и существовала как в центральном аппарате, так и в пределах отдельных княжеств. Так, в княжестве Сэндай насчитывалось 34 ранга, в Ямагути — 59, в крошечном Накацу — более 100²⁷.

Основой общественных отношений считались верность «хозяину» и служение ему. Этот принцип распространялся не только на самураев, но и на все общество, включая женщин, обязанных служить сначала своим родителям, впоследствии — мужьям и их родителям. Между старшим сыном и его младшими братьями, между старшими и младшими сестрами пролегала дистанция огромного размера. В этих условиях никто не «владел» собственным телом. Телом было можно только «распоряжаться». Причем не столько в личных интересах, сколько в интересах кого-то другого. Обязанность самурая — служить сюзерену и жертвовать ради него своим телом, обязанность простого человека — служить родителям, на чем так настаивали мыслители и морализаторы конфуцианского (нео-конфуцианского) толка.