Статья Пятая
Шрифт:
– Твоя рука!
– воскликнула я.
Он уставился в землю, намеренно избегая моего неодобрительного взгляда, как ребенок, которого поймали на краже.
– Я в п-порядке. Ты можешь еще п-поспать.
– Даже его голос казался обледеневшим.
Я скрестила руки на груди и выжидательно подняла брови.
Вздрогнув, он разогнул пальцы.
– Я подрался, - сказал он с небольшой улыбкой. И, увидев мое смятение, добавил: - С деревом.
Мои глаза расширились.
– Как я понимаю, ты проиграл эту битву.
–
Я непроизвольно рассмеялась, почувствовав теперь, что под мою одежду просочился холод. И как только Чейз пережил эту ночь, совсем не двигаясь?
Его кровь начала разогреваться, и он потопал ногами. Это немного обнадежило меня.
– Я п-прошу тебя простить меня, Эмбер.
Звук собственного имени застал меня врасплох. Когда мы наконец встретились после долгой разлуки, Чейз произносил его, отдавая мне приказы, в ярости или даже в удивлении. Но то, как надломленно он произнес его сейчас, заставило мою грудь болезненно сжаться.
– И я прошу прощения за вчерашнее, за то, ч-что я сказал. На самом деле я так не думаю. И за все остальное. За школу реформации... за все. Я никогда не думал... Господи, взгляни на свои руки. И я знаю, это не самое худшее, что произошло с тобой. Я вижу. Я бы хотел... Мне так жаль.
– Он пнул ногой землю, вздрогнул, будто сломав палец.
Я знала, что он заметил следы от розги Брок и то, как неуютно я себя чувствовала по отношению к его пистолету, но не думала, что это настолько засело в его мозгу. Раньше он ничего не говорил.
Не в состоянии это больше терпеть, я придвинулась к нему, не смущаясь, когда он отстранился. Я погладила его по рукам, избегая касаться того места, где он был ранен. Я не знала, что сказать. Его извинение застало меня совершенно врасплох, и я не была уверена, могу ли доверять его искренности.
– Не надо.
– В его голосе не хватало убежденности.
– Тебе не следует...
– Прикасаться к тебе? Не волнуйся. Я никому не расскажу, - сказала я, уязвленная.
– Я не тот, кем был, - сказал он.
– Тебе не следует вести себя со мной по-дружески.
Я задалась вопросом, что же такого ужасного он сделал, что это не позволяло ему принять даже каплю доброты от кого-то другого. В этот миг показалось невозможным, чтобы я могла ненавидеть его больше, чем он сам ненавидел себя.
Очень осторожно, как если бы я была стеклянной, он оттолкнул меня. Я понимала: он боялся снова причинить мне боль, но почувствовала укол обиды - мне показалось, будто он меня отверг.
– Я бы позволила тебе вернуться в палатку, - сказала я.
– Я знаю.
Я подняла на него взгляд. Под его глазами залегли темные тени.
– Так почему...
– Я пообещал, что никогда не причиню тебе боли.
Я прикоснулась к своей шее. Ничто больше не напоминало о его захвате: он быстро убрал тогда руку. Он напугал меня, но не ранил.
Как если бы чувства вины и стыда было для него недостаточно, он подверг себя наказанию с помощью своей же физической силы, путем извращенных логических заключений решив, что заслуживал боль. Я знала, что таким его сделала МН. Я поняла, что желаю, чтобы во мне нашлось достаточно злости и я бы выругала его за это, но злости во мне не обнаружилось. Тем, что я чувствовала - а это было сочувствие, - я поделиться не могла: знала, что он использует это, лишь чтобы разгорячить свой стыд. Поэтому, когда я снова ощутила жгучее желание обнять его, я сдержалась. Я удовольствовалась тем, что просто стояла рядом с ним, пока он согревался, надеясь, что по моему присутствию он поймет: наказание завершено.
* * *
Днем потеплело, хоть и несильно. Нулевые температуры воздуха сделали нашу дорогу скользкой, а туман ограничивал видимость; таким образом, мы путешествовали почти вдвое медленнее, чем вчера. Каждый шаг требовал внимания и усилий.
Прошло два дня. Мы мало ели, мало спали и мало разговаривали. Время неумолимо текло вперед. Когда восход солнца объявил, что наступил понедельник, нами овладело настойчивое чувство торопливости. Чтобы найти пропускной пункт, у нас оставалось менее дня.
И это было не единственной нашей проблемой. Мы экономили свои припасы, но все равно к утру у нас закончилась еда, а со вчерашнего дня нам не встретилось ни одного ручья, где мы могли бы наполнить наши фляги. В животе у меня было пусто.
Чем ближе мы подходили к цивилизации, тем с большей скоростью увеличивалось количество мусора на земле. Чейз раскидывал ногой в стороны обрывки упаковок, жестяные банки и потускневшие коробки Horizons, разыскивая что-нибудь, что могло бы нам пригодиться. Перспектива того, что нам придется есть отходы, уже не казалась такой отвратительной, как раньше.
После полудня мы услышали шорох шин по асфальту. Где-то неподалеку проезжала машина.
– Мы пересекли границу?
– спросила я, проталкиваясь мимо Чейза, чтобы оценить результаты нашего продвижения. И хоть я ужасно не хотела снова возвращаться в зону военного контроля, я знала, что выхода у нас не было.
Лес расступился, и его сменила поросль серо-зеленого кустарника, который постепенно заполонял пустую грязную дорогу. За ней раскинулось открытое поле, окруженное колючей проволокой, за которой стояли деревья. В миле от нас грязную кривую дорогу обозначал покосившийся красный почтовый ящик. Машина, откуда бы она ни взялась, исчезла.
Чейз заставил меня вернуться обратно в укрытие кустов и отправился проведать путь. Со своего места я видела, как он достал из рюкзака карту и устремил свой взгляд вдоль дороги. Затем оглянулся назад. А потом поднял глаза к небу.
"Вот до чего я дожила, - подумала я, наблюдая за ним.
– Мое выживание зависит от парня, который ждет знака откуда-то из вселенной".
Бет нашла бы это смешным. Райан - весьма непрактичным. Когда я подумала о том, что сделали бы мои друзья, мне стало немного лучше. Их присутствие в моем мозгу заставило меня почувствовать себя сильнее, хоть я и вообразила на долю секунды, что они могли усомниться во мне. Подумать, что я сделала что-то ужасно плохое, что-то, о чем они не знают, раз я оказалась в такой ситуации.