Статья Пятая
Шрифт:
– "Многократное нарушение Статей подлежит разбирательству Верховным судьей Федерального бюро реформации и карается в соответствии с тяжестью этих нарушений", - процитировал Чейз.
– Что означает "карается в соответствии с тяжестью этих нарушений", капитан Дженнингс?
– спросила я, и раздраженность в моем голосе пересилила панику.
– Я не капитан. Я был только сержантом.
– Что это значит?
– прорычала я.
Целую минуту он не отвечал.
– Это худшее, о чем ты только могла бы подумать.
– Его голос был тихим.
– Когда не лишним становится поразмыслить
Я резко затормозила. После столь долгого времени в движении у меня закружилась голова.
– Не лишним?
Он повернулся ко мне лицом. Выражение его глаз понять было невозможно. Его челюсть слегка дернулась.
– Не лишним?
– крикнула я.
– Не шуми, - сделал он мне замечание.
– Ты...
– Мой голос дрожал. Я вся тряслась. Мои эмоции, которые до сих пор кипели на медленном огне, забурлили через край.
– Как бы неприятно мне ни было это признавать, мне нужна твоя помощь. Если ты скажешь прыгать, я прыгну. Скажешь бежать, я побегу. Только потому, что ты знаешь вещи, узнавать которые сейчас у меня нет времени. Но ты не будешь мне говорить о том, что считаешь не лишним, когда мы говорим о моей матери! Не проходит ни минуты, чтобы я не размышляла о реальном положении вещей!
Он шагнул вперед, схватил меня за плечо и наклонился к моему лицу. Когда он заговорил, его голос звенел от сдерживаемой ярости.
– Хорошо. Но не думала ли ты когда-нибудь, что ты мне не нужна? Что, если меня поймают и я умру так же быстро, как тот бедолага, это будет невероятным везением? Вот реальное положение вещей для меня: пути назад нет. Я рискую своей жизнью, чтобы ты оказалась в безопасности, и всю мою жизнь меня будут за это преследовать.
Я почувствовала, что вся кровь отхлынула от моего лица. Чейз резко выпустил меня, как если бы только что понял, что сжимает мою руку. Я сосредоточилась на его кадыке. Он ходил ходуном, когда Чейз пытался сглотнуть.
Стыд заглушил мою злость. Горячий, отвратительный, выворачивающий меня наизнанку стыд. Я едва не расплавилась от его жара и обнаружила, что не могу оторвать взгляда от глаз Чейза.
– Я... Я не забыла, насколько это для тебя опасно, - осторожно сказала я, старательно сдерживая дрожь в своем голосе.
Чейз пожал плечами. Я не знала, к чему относилось его пренебрежение: к моему извинению или к цене его собственной жизни. В любом случае это заставило меня почувствовать себя еще хуже.
Каким бы жестоким ни был тон Чейза, высказанное предположение о его возможной судьбе было опустошающей истиной. То, что я так сильно повлияла на чью-то жизнь и смерть, показалось мне невозможным; я не могла этого понять. Поэтому я неловко указала туда, куда мы направлялись.
Время шло.
* * *
Мы шли всю ночь и большую часть следующего дня, останавливаясь только по необходимости. Несколько раз Чейз замечал, как я вздрагивала при виде теней, а иногда его глаза темнели: на него накатывало какое-то ужасное воспоминание. Мы не говорили о том, что наблюдали друг за другом. Когда напряжение между нами становилось невыносимым, мы двигались дальше.
Идти было тяжело. Через эти холмы не было проложено троп. Если нам и не приходилось продираться сквозь кусты, то шли мы по грязи или переходили ручьи. Адреналин выветрился из крови, и тела наши устали, а движения стали заторможенными, как у механизмов, которые давно не смазывали.
Мы не обсуждали то, что произошло в доме или что мы наговорили друг другу потом. Эти вещи я закрыла на замок в закоулках своего сознания. Вместо этого я размышляла о том, была ли моя мама в безопасности, и эти мысли вызвали у меня состояние, близкое к истерии, которое продолжалось до тех пор, пока изнеможение наконец не заволокло пеленой мой мозг.
В сумерках Чейз наконец остановился. К этому времени мы оба шли заплетающимся шагом и двигались неуклюже.
– Нас никто не преследует. Разобьем здесь лагерь.
– Тон его голоса был таким твердым и в то же время усталым, что я поняла: спорить бесполезно.
Мы были на небольшой опушке, почти круглой, окруженной рядами сосен. Земля была относительно ровной и не слишком каменистой. Чейз обошел опушку по периметру, замечая возможные пути отхода и проверяя, не поджидали ли нас в тенях сюрпризы, а затем занялся сборкой алюминиевых прутьев украденной палатки.
Когда я потянулась у рюкзаку, чтобы достать еду, Чейз немедленно отвлекся от своего занятия и сам вытащил припасы. Мне было интересно, что он прятал, но я была слишком усталой, чтобы меня это обеспокоило. У нас оставалось две упаковки сухого супа и восемь ФБРовских батончиков мюсли; надолго нам этой провизии не хватит. Скоро придется поискать еще еды.
– Чейз?
– некоторое время спустя позвала я.
– Да?
– Как ты думаешь, если бы охранника в реабилитации поймали... с одной из местных... его бы тоже казнили?
– Я надеялась, он понял, что я имела в виду, потому что мне не хотелось пускаться в долгое и запутанное объяснение произошедшего тогда.
Чейз с усердием цеплял нейлоновые петли за прутья. Мне показалось, что его лицо немного потемнело, но, возможно, все дело было в освещении.
– Может быть, и нет. Он не совершил предательства. Его бы судили военным трибуналом. С позором бы уволили. Это происходит, хоть и не очень часто.
Я подняла лицо, почувствовав себя немного лучше. Освобождение от ФБР было как раз тем, чего хотели Шон и Ребекка.
– Это плохо, - добавил Чейз, увидев мое лицо.
– Гражданский сектор исключает с позором уволенных солдат из всего. Таких не берут на работу, они не могут купить себе дом, подать заявление на социальную поддержку. Их вычеркивают из всех списков. Если такой солдат начнет просить милостыню, его будут презирать.
– Но как он должен жить?
– Никак не должен. В этом и весь смысл.
Мои плечи опустились. Если бы не я, Шон бы так и был солдатом, который не любил свою работу потому, что любил Ребекку.
Чейз остановился и уставился на меня.
– Ты как будто сильно за него беспокоишься, - выпалил он.
– Ну, да. Его жизнь, возможно, загублена из-за меня, - несчастно ответила я.
Чейз вернулся к установке палатки с неменьшим яростным усердием, чем раньше.
– Если бы он не нарушал правила, то не попал бы в беду.