Ставка больше, чем мир
Шрифт:
Итак, то, что вчера многим казалось сказкой, фантастикой, некоторым – единственно достижением возможной грядущей революции, а кому-то страшным сном, свершилось. Россия порывала со средневековьем и устами своего императора признавала отныне самого темного, самого забитого, самого бессловесного, самого последнего своего человека ЛИЧНОСТЬЮ и ГРАЖДАНИНОМ. Только была ли страна в этот момент к такому готова? Несомненно. Три революции в нашем мире – тому непререкаемые свидетельства. Была ли к этому готова на тот момент государственная элита? Безусловно, нет.
И Николай прекрасно понимал и степень
Из субъективных моментов, поспособствовавших его твердости на избранном пути, кроме «Вадик-фактора», необходимо отметить неожиданную для многих поддержку царя со стороны великого князя Сергея Александровича. Узнав о мятеже, замышлявшемся Владимиром Александровичем и Николашей, он пребывал в Москве в расстроенных чувствах. А после конституционного Манифеста и череды ссор с Ники, закончившейся прошением об отставке, в конце концов укатил с супругой в Германию, к ее родне, всерьез озаботившись поиском перспектив для их жизни за границей. Но…
К удивлению великого князя, по прошествии нескольких томительно долгих недель их с женой добровольного изгнания, в Дармштадт с дочерью внезапно заявился сам кайзер! И как выяснилось: по его душу. Они пробеседовали о судьбах России, Германии и Европы почти до утра. А еще через три дня в Санкт-Петербурге произошло окончательное примирение дяди с племянником, после чего Сергей Александрович принял шефство над гвардией.
Глава 3
Встречи под Тверью
Станция Редкино. 15 марта 1905 года
– Нет, господа, не беспокойтесь об охране. Я приглашаю Василия Александровича прогуляться со мной вдвоем. Далеко мы вряд ли уйдем и от вас не скроемся, – Николай задумчиво усмехнулся. – Вокруг, как видите, только ели да сосны. Тем более, судя по его славным боевым делам, за безопасность моей персоны волноваться не стоит. В обществе капитана Балка я под надежной защитой.
И царь, повернувшись к адъютантам, Фредериксу и Спиридовичу, спиной, коротко глянул в глаза, поманил кивком.
– Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих паровозов, а то уже дымом пропахли…
Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков. На память Василию невольно пришло бессмертное пушкинское: «Мороз и солнце, день чудесный». Пока, кстати, день и впрямь был замечательный. И запоминающийся во всех отношениях. Но для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты наступали только сейчас.
Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Русские офицеры не торопясь прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела…
Но никогда не было на Земле пары людей, одновременно столь похожих и столь же бесконечно удаленных друг от друга. Ибо один из них был вполне реальным и осязаемым императором и самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока Российской империи, а другой – бывшим майором спецназа ГРУ Генштаба Российской Федерации, «по пачпорту» суверенного, но трагически зависимого от Запада по факту и им же изрядно обгрызенного, как в Европе, так и в Азии, останка от некогда могучего и грозного СССР.
Причем этот второй в душе так и остался бывшим полевым группером, по жизни ностальгирующим по временам величия упомянутого Советского Союза. И вышвыр-нутым в отставку в начале двадцать первого столетия за рецидив непонятного, с точки зрения многих из тамошнего начальства, патриотизма. И хотя «бывших» в Системе не бывает, но…
Два часа назад бронепоезд «Святогор», слегка увеличенная копия маньчжурского «Муромца», извергая клубы дыма из топочных труб двух своих тяжелых германских паровозов, величественно замедляя бег, прогромыхал по входным стрелкам. С протяжным шипеньем стравливаемого пара скрипнул тормозными колодками, лязгнул буферами и, разгорячено отфыркиваясь, остановился на боковом пути. В предложенной Василием зимней «камуфляжке» из двух светло-серых оттенков, с двуглавым орлом на борту штабного, радийного броневагона и Андреевскими флагами, изображенными на рубках локомотивов, смотрелся он для 1905 года внушительно и грозно.
«Ну, ребята, коль не успели вы на войну, что поделать? Теперь эскортом царевым поработайте. Куда деваться? А путиловцы, конечно, сработали лучше, чем наша шарашка во Владике. Броня с виду надежная и подогнана как по лекалам. Да еще эти гаубицы-стодвадцатимиллиметровки во вращающихся полубашнях… Машина!»
Следом за «Святогором» подошел темно-голубой царский поезд. Но он, не встав у платформы, отстучал по стыкам дальше, почти до выходного семафора. Из его вагонов как горох посыпались стрелки и казаки караула, подгоняемые зычными окриками команд их офицеров. Привычно и быстро заняли предписанные места, замерли на расчищенных дорожках возле низенького дебаркадера, у дверей и даже у окон нескольких маленьких строений станции, у водокачки и складского пакгауза, а также возле площадок вагонов и паровоза их литерного «владивостокца».
«Ясно, первый поезд-дублер. Ребята Спиридовича. Работают быстро и четко, любо-дорого посмотреть. А где же сам»?
Медленно тянутся минуты, но вот наконец по главному ходу Великого Сибирского пути, обдав снежным вихрем замерших «на караул» гвардейцев, на пристанционный путь втянулся второй состав – близнец первого, плавно замедлился и встал, немного протянув вперед, напротив владивостокского курьерского. А следом за ним, почти без интервала, подошел «Пройсен», знаменитый семивагонный «Бело-синий экспресс» кайзера. Вернее, его «восточный» вариант, сделанный четыре месяца назад специально, с возможностью перевода на российскую, более широкую колею. Его блестящий хромом и белой медью шварцкопфовский паровоз едва не ткнулся в буфера последнего вагона царского поезда и со скрипом замер, протяжно дыхнув тучей перегретого пара…
И начался сумасшедший дом. Погоны, аксельбанты, шнуры, папахи, германские шишаки-пикельхельмы, треуголки, плюмажи, кавалергардские орлы, фуражки, ордена… Звон шпор, суета, команды на русском и немецком… Выход императоров. Высочайшее посещение наших раненых адмиралов – Небогатов и Трусов пока лежачие…
– Вах! Михал Лаврентьич, дорогой! Своих не узнаешь? Зазнался, да?
– Ой! Василий Александрович! Так вас и ищу… Придушите же!
На ухо:
– Здорово, Вадик. Пять баллов. Умница, не облажался. А то бы точно – придушил.