Ставка на невинность
Шрифт:
– И чем же это я хуже вот этого?
– Он – поэт!
– Да что ты говоришь? – поражается Бергман.
– Да, он написал мне великолепные, хоть и непристойные стихи! – и я тут же принимаюсь декламировать: – У тебя между ног раскаленный меч, у меня между ног – пламя…
Герман закашливается, поперхнувшись коньяком.
– Да, пожалуй, я как-нибудь по старинке буду яйца катить.
– Вы определенно не романтик, – соглашаюсь я, у меня уже скулы сводит от попыток не засмеяться. – Я вне поля вашего поражения.
–
– Если вы согласны… ты согласен на мои условия, почему бы и нет.
– Не сказать, чтоб я был в восторге, но справедливо. Только надо что-то делать с твоей внешностью. Как, прости господи, с такими ногами ты докатилась до этого… – взгляд Германа мечется от брошки до пуделиных кудельков и к фуксии.
– Я, так и быть, пойду на встречу и надену что-нибудь молодежное…
– Нет! – Бергман даже голос повышает. – Нет! Я сам!
– Наденешь что-то молодежное? – приподнимаю я брови.
– Я сам тебя переодену! Мне надо только прийти в себя, составить договор, а там я попробую сделать из тебя человека. Хотя бы на эти два месяца.
– Договор?
– Ну, конечно! Все пропишем в деталях, чтобы ни одна сторона не нарушила.
– Ладно, давай накидаем пункты пока…
И пока мы упоенно собачимся, Герман пересаживается все ближе и ближе ко мне. Минут через десять я ловлю его на том, что он принюхивается.
– Что ты делаешь? – возмущаюсь я, потому что против воли у меня от этого бегут мурашки.
– Раздражают твои духи. Ты не пробовала великолепную классику? «Красная Москва» тебе очень пойдет, – сварливо огрызается Бергман, застигнутый за подозрительным поведением.
– Пиши в договор, и буду перед каждой встречей брызгаться именно ей.
Догадываясь, что я его троллю, он, сузив глаза, разглядывает мое лицо. А может, пытается угадать, какую мордочку можно на нем нарисовать, чтобы не вздрагивать. Впрочем, его взгляд приковывается к губам. Кажется, кого-то перестает пугать фуксия, потому что взгляд Бергмана подергивается опасной дымкой.
Надо вписать в договор, чтобы он не садился так близко без нужды, не нюхал меня и пялился на губы так, что их начинает покалывать.
Разумеется, я эти пункты не внесла.
И зря.
Глава 11. На грани провала
Несколько дней от Бергмана ни слуху, ни духу.
Я даже уже начинаю волноваться, что он передумал.
Разумеется, я переживаю не потому, что больше не увижу эту наглую, хамскую, самодовольную, породистую морду с красивыми серыми глазами… Вот, нет!
Просто Герман – удачный выход из моей ситуации. И только.
А сама напоминать ему о нашей договоренности не хочу, эдак у меня корона с головы упадет. Жирно ему будет. Хотя телефончик я все-таки сохранила, и пару раз на нервах даже вызывала его из записной книжки, но на
Ничего. И на моей улице перевернется грузовик с мороженным. Отольются кошке мышкины слезки. Нервничать он меня заставляет!
Однако, когда Бергман наконец всплывает на моем горизонте, достойно я ему ответить не могу, ибо лежу на массажном столе в состоянии полного благодушия и расслабленности. Потрясающий массажист, которого мне посоветовала Анька, сотворил чудо, и я чувствую себя тряпочкой. Хорошо отутюженной, наглаженной и довольной тряпочкой. Это уже второй сеанс, обязательно приду еще.
– Левина, – едва ворочая языком блею я в трубку, лежа под горячим полотенцем.
– Ты там дрыхнешь, что ли, спящая царевна?
– Весь гроб, мерзавцы, раскачали, но целовать – не целовали…
Я бы не возражала, если бы сейчас не надо было вставать и куда-то идти, а можно было бы вздремнуть часа четыре прямо на столе…
– Ты напилась? – после небольшой паузы, связанной с осмысливанием сути стиха, уточняет Бергман.
– Нет. Я отдалась сильным крепким мужским рукам, – сознаюсь я. – Это был глубокий подробный… массаж.
В моем голосе слышится восторженно-утомленное придыхание.
– Яна, если ты пошла во все тяжкие, я за это ответственность нести не собираюсь, – склочничает Гера.
Господи, какую он там ответственность собрался брать? Я ему, что, в подоле маленького массажиста принесу?
– Какая стремительная трансформация: от спящей царевны до падшей женщины, – бормочу я, видимо, в слух.
– У нее было семь богатырей, и прежде, чем качать ее в гробу, они ее туда и загнали. Помни об этом и блюди себя, как полагается! – нудит внезапно выискавшийся адепт высокой морали.
– Все-таки есть еще богатыри на земле русской, – мечтательно говорю я, представляя себе почему-то семь австралийских пожарников с прошлогоднего календаря, который я отказываюсь снимать вот уже девять месяцев.
Хрен с ними с датами, главное – эстетика, я считаю.
Я и так после расставания с Димкой веду себя как монашка, надо бы уже кого-нибудь прижать к комиссарскому телу.
– Левина, тебе нельзя богатырей, – рявкает Герман.
– Откуда такие ограничения? – вяло удивляюсь я. – Ты вообще зачем звонишь? Испортить мне все удовольствие?
Мое уютное уединение в полутьме среди горящих ароматических свечей нарушает заглянувший ко мне обладатель божественных рук:
– Кто говорит об удовольствии? – весело переспрашивает он. – Сегодня ты стонала громче.
– Левина, срочно покинь бордель! – ярится Бергман. – У нас с тобой сделка на носу!
– Я не могу срочно, я голая. Отстань.
Сердитое сопение в трубку.
– Небось этому хмырю ты песни не пела.
– Не могла, он сделал все, чтоб у меня слов не было. Давай уже ближе к делу, чего тебе понадобилось? – вздыхаю я.