Ставка на невинность
Шрифт:
– Не останешься?
– Нет. Завтра выходной, хочу прочувствовать наконец, что это такое. Спать буду до упора. Из последних сил.
– А потом?
– Какое потом? – искренне удивляюсь я. – Потом надо будет готовиться ко сну. Это же ВЫХОДНОЙ!
И мне почти удается выполнить свой план.
Проснувшись ближе к полудню, я благодарю бога, что я пока бездетна и могу позволить себе нихрена не делать. Шляюсь по квартире с пучком на голове и в полосатом махровом халате, отжатом у отца лет семь назад, и нахожусь
Телефонный звонок застает меня в благости с чашкой кофе, в которую я бухнула еще коньяку. Так я его пить не могу, когда им пахнет кофе, самое то.
– Левина, – вяло брякаю в трубку тоном «чтоб вы все там сдохли».
– Слышь, Кабалье, разговор есть.
Я с недоумением смотрю на трубку. Это что за гопота? У меня какое-то дежавю, и я вспоминаю, что с таким же чувством я уже смотрела на телефон вчера, когда звонил Бергман.
Черт, я не внесла его в черный список.
– Надо спеть? – мрачно интересуюсь я.
– Помилуй меня, помолчи. Я тут подумал. Ноги у тебя ничего, если тебя умыть, причесать, накрасить, сойдешь для сельской местности…
Я охреневаю от таких комплиментов.
– Вы все-таки будете свататься? – спрашиваю я. Ну а чего? Раз я такая завидная невеста.
Герман заходится кашлем.
– Ни за что! У меня есть к тебе деловое предложение. Очень выгодное.
– Я отдам свой цветок только единственному, – гундю я в трубку, опасаясь, что кофе с глотком пойдет у меня носом.
– Твоя икебана из сухостоя меня не прельщает. Я серьезно. Есть разговор.
Хм. Не, хамло, конечно, офигеннейшее, но меня начинает раздирать любопытство.
Бергман сам звонит, добровольно. И чего-то от меня хочет. Что ж там такое?
Блин, вот жопой чую. Не надо мне с ним ни о чем разговаривать, но я ж помру от любопытства, если не узнаю ничего.
– Ты там преставилась уже, что ли? – ворчит Герман.
Господи, прости рабу свою за слабость.
– Через три часа в буфете филармонии буду.
– Только оденься поприличнее.
– Обязательно, – обещаю я и кладу трубку.
Уж я тебя порадую.
Глава 8. Заговор
Бергман в буфете филармонии выглядит… охренительно.
Он еще не видит меня и не знает, что я тоже поразительна, а вот я на него успеваю попялиться и заценить.
Скучающий красивый мужик, похожий на дорогую тачку или элитного скакуна. Точно. «Жеребец» ему подходит больше всего. Бергман сидит у окна за нелепым маленьким столиком, накрытым клетчатой скатертью, и с неизбывной тоской смотрит на улицу.
Ждет родименький.
А какая-то мадам уже поедает его глазами. Я-то, блин, ее понимаю. Иногда ходишь по улицам и задаешься вопросом: «Али перевелись богатыри на земле русской?». А тут вон. Почти два метра, плечи широкие, морда суровая, пальцы
Понимать-то я бабу понимаю, но вот мне такого не надо. С хворостиной такого не упасешь, ринется на молодые луга, как пить дать. Не в моем возрасте бегать по чужим койкам, чтоб вернуть загулявшего козла.
А Бергман – козел. Породистый, но козел.
Нам бабам это, конечно, в самое сердечко. Однако, в тридцать лет и два месяца я уже понимаю, что перевоспитать такого невозможно.
Ладно, девственницы, ваш выход.
Чтоб Герману сюрприз не испортить, захожу со спины.
И меня на секунду выбивает из колеи его парфюм, напоминающий мне о том, что мы с ним вчера вытворяли в баре. И так меня злит, что зачетный самец совершенно для меня бесполезен, что я беспощадно хлопаю его сзади по плечу.
Над отдать должное Бергману: вздрагивает он не сразу, а только когда поворачивается ко мне. Округлившиеся глаза и слегка побледневшее лицо становятся мне наградой.
На лице его явно читаются сомнения в том, что мне вообще стоит что-либо предлагать.
Какие мы нежные!
Однако, что-то прикинув, Герман берет себя в руки и делает приглашающий жест за стол. Впрочем, говорить он начинает не сразу, видимо, голос его подводит. Или дар речи пропал от моей красы. Бергман разглядывает меня несколько минут, прежде чем спросить:
– Это поприличнее?
– Вы сами сказали, что ноги у меня красивые. Я для вас старалась, – постно отвечаю я. – Лично я считаю, что в человеке главное – внутренний мир, а все материальное – для пустышек.
– Ну, разумеется, – бормочет Гера. – Как еще-то…
Я кокетливо поправляю кудри в стиле незабвенной Людмилы Гурченко и закидываю ногу в потрясающих колготках цвета загара с сопливым блеском на другую ногу, распахивая полы пальто.
И задеваю коленом колено Бергмана.
В дело тут же вступает физика. Натуральные брюки Геры высекают из моей холодной после улицы синтетики искру, и нас жалит разряд статического электричества.
Бергман пытается отодвинуться и смотрит под стол, куда ему деть свои длинные ножищи. И зависает.
М-да. Юбец на мне условно приличный. Узкая юбка-карандаш, которую я не надевала уже лет эдак десять, всего на две ладони выше колена, а вот когда я сижу…
– Герман, собеседнику принято смотреть в глаза, – привлекаю я внимание Геры.
– На вашем месте, я бы складывал ноги на стол, – советует он. – На другое смотреть – настоящее испытание.
– Давайте перейдем к делу, – поторапливаю я, хлопая утяжеленными тушью в четыре слоя ресницами и складывая куриной жопкой губы, намазанные помадой цвета фуксии. – Вы говорили о каком-то предложении. Вам нужно удалить зубы?