Ставка на невинность
Шрифт:
Я не знаю, в чем секрет, но от его практически невинных прикосновений я завожусь, как никогда прежде. Тело ломит в томлении, а Бергман жарко шепчет мне на ухо:
– Как я мечтал тебя поставить на коленки и выдрать за твой ядовитый язык, а потом найти ему более достойное применение…
Твою ж мать! Я-то знаю, что его фантазии совпадают с моими полностью.
Ловлю себя на том, что неосознанно извиваюсь под его рукой, пытаясь подставить под его гуляющую по моему телу ладонь те места, которые уже изнывают. Меня потряхивает,
– Подними на меня свои бесстыжие глаза, Левина! – приказ в его голосе невозможно игнорировать.
Я смотрю в расширенные зрачки, а Бергман сдвигает влажную ткань трусиков, слегка-слегка проводит подушечкой пальца по уже разомкнутым складочками. Они скользкие настолько, что прикидываться недотрогой бесполезно.
Вспыхнувший в глазах Геры огонь завораживает.
Три пальца надавливают на пульсирующий вход в святая святых и… беспрепятственно заполняют меня, вырывая красноречивый стон. Меня лихорадит, я жду продолжения, но Бергман помедлив и не вынимая волшебно растягивающее меня трио, большим пальцем надавливает на клитор.
Свет меркнет перед глазами.
Тело пронзает электрическим разрядом. От клитора тянутся огненные нити к моей дырочке, заставляя ее сжиматься на пальцах.
Шок затапливает мозг. Я, что, кончила? Вот так без прелюдии? С одного нажатия?
Еще содрогаюсь, и слышу голос Бергмана:
– Будем считать, за вязаное платье расплатилась…
Пока я лихорадочно соображаю, что за платье, его пальцы снова приходят в движение. Он подло поглаживает переднюю стеночку внутри и, наконец, накрывает губами сосок, с силой втягивая его в пылающую влажность рта.
Меня скручивает, я уже не играю в радистку Кэт. Мои хриплые стоны заполняют спальню. Я мечтаю о разрядке, об облегчении, дайте мне хотя бы ноги сдвинуть… Но я остаюсь по-прежнему распахнутой под взглядом Геры.
Растянувшись почти на мне, Бергман подключает вторую руку и зажимает пальцами другой сосок. Твою мать!
Ты же обещал выдрать! Так где все?
Но пока я не начинаю хныкать, пытка языком и пальцами не прекращается.
Герман сиротит мою киску, убирая руку, и поднимается.
Смотрю на него почти с ненавистью. А он раздевается до конца и неторопливо распаковывает пачку с презиками. И ведь не боится, что тело на постели остынет! По насмешливому взгляду понимаю, что он в курсе, насколько я возбуждена, и что мимолетный оргазм не дал мне разрядки.
И тут я вижу, на чем он деловито раскатывает резинку…
О да. Три пальца это было милосердно.
Длина внушительная, но толщина…
Не влезет, понимаю я.
– Гер, – жалобно подаю я голос. – Гер, я не…
Устроившись между моих бедер, Бергман повторно сдвигает ткань трусишек и приставляет головку к складочкам.
– «Не» что? – приподнимает он бровь и чуть надавливает, и без того тянущий низ живота наливается сладкой тяжестью. –
Протолкнув головку, он наклоняется и жадно меня целует, отвлекая на секунду от происходящего в месте нашего соединения. И именно этот момент Бергман выбирает, чтобы заполнить меня до конца.
Каждая клеточка моего тела вспыхивает огнем, каждый нерв натягивается, меня прошибает дрожь, кожа покрывается испариной. Во мне нет ни одного свободно миллиметра. Член Германа распирает пещерку, давит на все, доставая так глубоко, как я и не мечтала.
Все-таки жалея меня, Бергман совершает пару осторожных примеривающихся толчков, только мне хватает и их. И под тихий смех Геры я взрываюсь снова.
В затуманенное сознание врывает голос Бергмана:
– Я же говорил, что ты грязная девчонка. Очень горячая врунишка и грязная девчонка. Яна Левина.
Герман принимается медленно, но уверенно раскачиваться внутри меня, ударяя куда-то в глубине, и во мне поднимает голову темная жажда. Меня начинает затапливать истомой, о которой я только читала. Не просто возбуждение, не просто чувствительность эрогенных зон, а первобытный голод, когда ничего не имеет значения, кроме момента страсти. Загорись сейчас дом, мне будет плевать.
Внизу живота разрастается сосущая черная дыра. Жар заливает меня всю от киски и до макушки. Бутоны сосков тянет, и от каждого прикосновениям ими к груди Бергмана, нависшего надо мной, меня прошивает молния.
Это пожар. Сжигающий все. Обращающий в пепел и гордость, и мораль.
Мне жизненно необходимо обхватить его ногами, вцепиться в плечи, запустить руки в волосы, но я лишь бессильно выгибаюсь под мощным телом.
– Первый урок горячим врунишкам – покорность и смирение вознаграждаются.
Глава 40. Педагогический талант
Покорность и смирение – это то, что всегда давалось мне тяжело.
И в постели я тоже предпочитаю брать инициативу в свои руки.
А гадский Бергман отобрал у меня эту возможность, и теперь имеет меня как хочет.
И хочет он разнообразно.
Мерзавец прочувствовал реакцию моего тела, и теперь вытворяет что-то запредельное.
Чуть изменив наклон, он входит в меня под таким углом, что я больше не хозяйка своему телу. Это так обжигающе остро, что притормозить разгон ощущений невозможно.
Убедившись, что мечущееся под ним тело, уже не соображает, Герман просовывает под меня руки, стискивает попку, и… я срываюсь уже на крики. Он просто насаживает киску на свой член, двигая моими бедрами. Ускоряется, не жалея моего горла, которое исторгает один стон за другим.
Мощное мускулистое тело Бергмана покрыто испариной, мышцы живота напряжены… Я бы насладилась этой картиной, но сейчас все, что я могу, это только подчиняться, принимать в себя толстый обрезанный член, истекая смазкой.