Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Может быть, деспот переедет в город Мистру, - прибавил патрикий. Золотой лев на плече ромея ярко сверкнул в свете солнца, словно отразив его улыбку, в которой было что-то хищное. – Тогда он возьмет тебя с собой… а я найду вас, когда вернусь, - закончил ромей.
Феодора молча подъехала к нему, обняла и поцеловала.
– Возвращайся… с победой! – приказала она, посмотрев Нотарасу в глаза.
Он удивленно засмеялся.
– Да, моя царица.
Он слегка поклонился подруге и, сделав знак своей свите, отъехал.
Феодора
Феодора повернула коня и поскакала одна по улицам Корона. Заметила, что прохожие кланяются ей, и вспомнила слово, которое любил ее покровитель, - “иллюзия”. А проще говоря, обман.
Она не отвечала на эти поклоны.
У дома Феодора вдруг столкнулась с Константином. Иногда она раскланивалась издали с его женой, но наследника не встречала со дня смотра. Феодора поклонилась, и царевич кивнул.
– Фома уехал? – спросил он, глядя на нее снизу вверх.
За его благожелательностью сильного человека, в светлых глазах, окруженных морщинками, таилась тревога. Феодора глубоко вздохнула и сжала поводья, чувствуя полное внимание Константина.
– Да, господин, Фома уехал, - сказала московитка. – Вы не знаете, куда он отправился?
Это была ошибка, за которую она тотчас себя выругала, - Константин Палеолог посуровел.
– Если патрикий не счел нужным сказать вам, госпожа, я не стану его выдавать.
Он еще раз кивнул и прошел мимо.
Феодора со вздохом спешилась и огляделась в поисках конюха. Когда мальчик-итальянец принял у нее поводья, направилась в дом.
У дверей спальни ее встретила Аспазия, и Феодора с наслаждением ощутила на своих плечах чуткие руки девушки, снявшие с нее плащ. Она попросила вина – разбавленного. Ей сейчас вредно пить… может быть вредно.
Феодора перекрестилась на потемневший образ, который тускло блестел золотом в углу спальни. Этот святой, имя которого она так и не удосужилась узнать, был свидетелем всего, что они творили с патрикием. Что ж, византийским святым не привыкать…
Когда горничная принесла ей вино с водой, Аспазия вдруг присела напротив госпожи на корточки, так что смогла заглянуть ей в глаза. Феодора улыбнулась.
– Что тебе?
– Госпожа, когда мы уезжали из дому и собирали целебные снадобья, ты забыла…
Девушка кашлянула и поправила рыжие волосы, небрежно подобранные на затылке заколкой, - как будто говорила с мужчиной.
– Я знаю, что у тебя ночью было с господином… Я положила…
Феодора подняла подведенные брови и быстро поставила кубок на низкий столик. Ах, вот оно что – Аспазия положила снадобье, которое принимали греческие женщины после неосторожного любовного свидания. Это снадобье она достала у врача Нотарасов…
– Спасибо,
Служанка кивнула, радостно улыбаясь.
– Принести его?
Феодора вдруг ощутила сильнейшее желание ударить это невинное создание. Она сжала руку в кулак, сжала губы… потом сказала:
– Нет. Ты можешь идти.
Аспазия тут же поняла свою ошибку, быстро встала и удалилась, поклонившись. Феодора осталась сидеть в кресле, поглаживая живот. Она вспомнила, как это делал Фома – с увлечением ребенка, который ждет счастья, сколько бы ни перенес: который упорно верит в чудо.
Покачала головой.
– Нет, Аспазия… Хорошо, что ты ушла, - пробормотала московитка.
И она долго думала, сидя в кресле, склонив голову. Почему-то ей вспоминался золотой лев, которого патрикий гордо приколол на плечо, - вспоминался еще упорнее лица господина.
Фома Нотарас мог бы погибнуть несколько раз, пока не прибыл на назначенное свидание, - и смотрел на вооруженный отряд, подъезжающий к нему, с хладнокровием человека, вверившегося судьбе. Он был не герой, и знал это: но умел казаться тем, что нужно, и сохранять спокойствие в минуту опасности.
Однако женщина, во весь опор скакавшая к нему на великолепном черном арабском коне, знала все его настроения и личины – знала наизусть, лучше, чем он сам. Фома, стараясь оставаться невозмутимым, кивнул Метаксии. Он посторонился, чтобы сестра не сшиблась с его лошадью; хотя была бы не прочь…
Новая Феофано смеялась. На ней был доспех поверх длинной туники, а под туникой, разрезанной на правом боку, – штаны, как у легионера или турка.
– Какой у тебя наряд, сестра, - сказал патрикий.
Он выигрывал мгновения, пытаясь по ней понять как можно больше. Метаксия засмеялась снова.
– Тебе нравится? Я знала, что понравится.
Противники разъехались, без всякого предупреждения, - отряд Метаксии построился напротив отряда Фомы, и ее отряд числом превосходил. Да и вооружением – тоже. Патрикия, оказавшись в окружении своих воинов, сочувственно смотрела на двоюродного брата.
– Как дела у Константина?
Фома поднял голову. Гнев боролся в нем с любовью, которой он так и не смог победить, - но это была такая любовь, которая может обернуться самой страшной ненавистью. Метаксия, конечно, понимала это – и подначивала, дразнила льва.
– Я желаю говорить только о том, за чем приехал, Метаксия. Ты зашла уже слишком далеко, сестра! – сказал Фома.
“Ее корабль уже окружен и отрезан от берега”, - подумал патрикий с тоскою: лицо Метаксии не оставляло ему надежды.
Метаксия спокойно ответила:
– Вот как? А вы зашли – не далеко? Скоро твой Константин дозволит католическую мессу в самой Софии, и тогда ты увидишь, сколько для народа значит то, чем мы пренебрегаем с высоты нашей учености… или циничности солдата! Хотя ты никак не грубый солдат, Фома, и никогда им не будешь.