Стая воспоминаний (сборник)
Шрифт:
И, как это бывало с ним нередко, он вдруг принял молниеносное решение, от которого могли зависеть успешные поиски и прежней записной книжки. Если вспомнить аккуратность Лиды, бывшей жены, если вспомнить, как она однажды, в былой жизни, подхватила со стола исписанную, потрепанную записную книжку и сунула куда-то в одну из своих многих сумочек, если осмелиться и сразу дать понять интонацией, голосом, что он вовсе без всяких хитростей собирается к ней, такой разумной, сообразительной, но слишком разговорчивой белорусочке, с которой прожил три года, все три года находясь, как ему казалось, под гнетом
Разговор по телефону имеет свои преимущества. Можешь быть не в настроении, небритый или усталый, можешь взглядом выражать презрение, скуку или равнодушие, а голосу придавать самый желаемый оттенок.
И вот уже Никипелов, ставший на мгновение другим, строгим человеком, услышал как будто радушный, частящий говорок Лиды:
— Приезжай, это ехать до арки, на втором номере троллейбуса, а если от Киевского, то на автобусе, много автобусов идет к нам, а то можно и до «Кутузовской» на метро, а там опять же автобусом, и я не одна, мы с Зойкой, ты ее помнишь, мы ждем!
Н-ну! Никипелов покрутил головой, удивляясь, неужели он спасся в свое время и не слышит денно и нощно тараторящую белорусочку. Но записная книжка была магнитом, и он поехал по Кутузовскому проспекту, посматривая из приоткрытого окна на пеших, взмокших от жары людей, и недоумевая, какая же там арка должна венчать его путешествие, и догадываясь в конце поездки, что это не арка, а Триумфальные ворота с квадригами коней, с отлитыми в чугун древними воинами. Даже повернув на улицу генерала Ермолова, сбегающую вниз от проспекта, Никипелов еще раз, пройдя спиною вперед шаг-другой, посмотрел на победные ворота, на чугунные копыта вздыбленных коней.
Здесь, на улице генерала Ермолова, Никипелов никогда не был и, оказавшись в освещенной закатным солнцем и оттого золотой и душной комнате, попытался одним незаметным взглядом все охватить и приметить следы бедности, неблагополучия. Нисколько! Все было как в лучших квартирах Москвы. А что украшает лучшие квартиры — и без того известно. Словом, всюду полированные плоскости, в основном темного тона.
И цветы! Никипелов с понятной каждому мужчине ревностью покосился на свежий букет и тут же успокоился, определив, что цветы преподнесла женщина женщине и что накапано вокруг букета на полированной плоскости, а пальцы у подружки Зои все еще влажные.
Он развеселился, найдя эту Зою прежнею, некрасивою, с вытянутым вперед лицом, с плоскими щеками и козьими, нагловатыми глазами. Да еще этот нелепый пепельный парик!
А хозяюшка дома, белорусочка Лида, похорошевшая без него, без Никипелова, была, наверное, и раньше хороша? Плотная, с атласистой кожей рук, с тугим лицом и веселыми карими глазами, она должна была и прежде быть приятной. Тем лучше. Значит, друзья считали его счастливцем.
Он сразу определил по этим влажным пальцам Зои и по частому дыханию ее, что в тот момент, когда он звонил сюда, Зои здесь еще не было, она даже и не собиралась к подруге, пожалуй. И он лишь не догадывался пока, зачем понадобилась Лиде свидетельница. А! Начнешь идти лабиринтами женской души — все равно заплутаешь, и лучше сразу
— Ну! — сказал он, самого себя передразнивая, едва оказалась у него в руках захватанная коричневая книжка. — Не видали записную книжку? Такая старая, потертая, сохраненная первой женушкой, — не видали?
И листал ее, точно колоду карт, и узнавал шестизначные цифры, к которым теперь надо прибавлять цифру «два» вначале, и скидывал волнение дня, и радовался. Хотя еще там, на строительной площадке, обнаружив пропажу, надеялся лишь на этот, чужой уже для него дом, зная, как хранят женщины всю жизнь старые фотографии, письма.
И Лиду он узнавал! То ли и в самом деле была она легкой, неглубокой натурой, то ли умела забывать женские несчастья и радоваться случаю, соединившему их, но выглядела она чуть ли не резвящейся: так и блистала чистыми зубками, так и продолжала бесконечные свои разговоры, начатые, помнится, много лет назад, так и носилась из комнаты на кухню, туда-сюда.
Ее подруга держалась отчужденно до тех пор, пока не выходила из комнаты Лида, а как только та выходила, то преображалась и смотрела на него едва ли не с обожанием. Все это Никипелов видел и хорошо понимал, что к чему.
А уж чай затевался! Или кофе? Или более серьезная выпивка?
Никипелов не очень приглядывался к тому, что появлялось на журнальном столике хлебосолки, и, раздражаясь от непрерывного говорка Лиды, исчезавшей словно для того, чтобы сказать что-нибудь уже из кухни, посматривал на стену молча, с назревающей скукой.
Зоя же наверняка по-своему истолковала его молчание и вдруг подхватилась и стала прощаться, обещая Лиде позвонить завтра же, а Никипелов принялся удерживать и возражать, Лида тоже с веселым протестом поворотила подругу к столу, но та удивительно ловко вывернулась и, показав обоим язык, скрылась за дверью, щелкнувшей английским замком.
— Замуж никак ее не выдам, — тоже по-своему поняла Лида подругу и вроде пожаловалась ему, Никипелову. Во всяком случае, вид у нее был сокрушенный.
Никипелов улыбнулся. И получаса не пробыл он в чужом для него доме, а уже такие страсти. Он позвонил, она позвонила, подружка примчалась, книжка нашлась, сердца у одной, у второй заколотились, стол молниеносно накрыли, подружка исчезла, он и она остались, как прежде, вдвоем, — какая романтическая история!
А дальше?
И тогда, продолжая улыбаться, он привлек и привычно обнял Лиду, выбирая, куда бы поцеловать сначала, но вдруг ощутил невероятную силу в Лидиных руках, которыми она оборонялась и отталкивала его. Да и смотрела она строго и осуждающе.
Ему понравилось в ней это, хотя и не совсем понимал он сейчас Лиду, но и не хотел именно сейчас задумываться и петлять лабиринтами всегда сложной женской души.
Ну, всё. Шуткам конец. Быстро распрощаться, стремительно уйти, пообещав звонить, непременно звонить, а втайне надеясь на то, что Лида, озадаченная потом ею молчанием, все же не посмеет позвонить первая.
Летние сумерки в Москве очаровательны. Асфальт, здания, воздух, насыщенный бензином, — все становится сизым и некоторое время так и пребывает, пока не вспыхнут бесчисленные фонари на улицах.