Стеклодув
Шрифт:
– Дорогой Достагир, – Суздальцева раздражал громкий хруст орехов в зубах Коня, его неуместная шутка, само его участие в этой деликатной беседе. – Когда мы встретимся с вами в Союзе, я отдам должное вашему знанию русского языка. Теперь же, в знак уважения к вашей замечательной стране, позвольте мне говорить на вашем языке.
Вторую половину фразы Суздальцев произнес на пушту. Достагир вслушивался в его произношение, как это делает чуткий дегустатор, пробуя на вкус вино.
– Благодарю вас, товарищ Суздальцев. У вас отличное произношение. Я бы сказал, с легким гератским акцентом.
– Дорогой Достагир, что вы можете нам сообщить о присутствии иранских агентов в районе Герата? Быть может, тех, недавно прибывших, которых интересуют американские поставки «стингеров»?
Афганец задумался, словно старался подыскать наименьшее количество слов для объяснения этой глубокой проблемы.
– Вы знаете, в Герате действуют агенты Ирана и Пакистана. Между ними происходит борьба. Они объединяются, если им нужно поднять очередной мятеж в Герате. И тут же, после подавления мятежа, расходятся, погружаясь каждые в свое подполье. Оружие в Герат поступает по двум каналам. Из Пакистана, из Кветты. И из Ирана, из Джама. За эти поставки идет борьба. Иранцы захватывают оружейные партии из Пакистана, а пакистанцы перехватывают иранское оружие. Мы играем на этих противоречиях, помогая одним громить других. Мы располагаем сведениями об иранском спецназе, который проник в район Герата с заданием перехватить груз «стингеров». И мы располагаем сведениями о партии «стингеров», которые, якобы, уже находятся в Герате, в районе Геванча. Эти данные нуждаются в анализе и подтверждении.
– А нельзя ли без проволочек направить советский спецназ в Деванчу и забрать «стингеры»? Если вы и впрямь располагаете достоверными сведениями? – вмешался Конь, раздраженно хлюпая чаем и допуская бестактность, усомнившись в достоверности сведений, добываемых «хадом». – У нас, понимаете, нет времени анализировать. Нам нужны «стингеры», а не научные изыскания.
Суздальцева раздражали эти бестактные выходки, которыми Конь подчеркивал свое превосходство профессионала над дилетантом Достагиром.
Достагир был утонченным интеллигентом, быть может, из аристократов, примкнувших к революции. Чувствовал тонкости отношений, не выказывал обиду. Только улыбался сиреневыми губами, ласково смотрел фиолетовыми, с влажным блеском, глазами.
– Дорогой Достагир, как можно познакомиться с информацией о «стингерах» в Деванче? – Суздальцев старался доверительными интонациями, выражением лица восстановить тонкую канву отношений, оборванных майором. Подхватить их на прерванном звуке.
– У нас есть агент, который живет в Деванче. Он готов встретится с вами и передать информацию. Но он – не сотрудник «хада». Говорит, что даст информацию только советской разведке.
– Я готов, – сказал Суздальцев, – Он хочет встретиться здесь?
– Вряд ли это приемлемо. За советским гарнизоном душманы ведут постоянное наблюдение.
– Я готов встретиться с ним в Герате.
– Я передам ему о вашей готовности. Мы, со своей стороны, готовы обеспечить безопасность.
– Давай, Петр Викторович, я пойду, –
– Пойду я, – сказал Суздальцев.
– Почему, подполковник?
– Это мое решение, – сухо ответил Суздальцев, которого покоробило фамильярное употребление «ты» и неуместное при постороннем панибратское обращение «подполковник». – Скажите, дорогой Достагир, нельзя ли встретиться с теми, кто располагает информацией об иранском спецназе?
– Завтра, товарищ Суздальцев, состоится операция по выявлению иранской агентуры в кишлаке Зиндатджан. Вы можете принять участие.
– Непременно, – ответил Суздальцев.
Необходимый Суздальцеву контакт был осуществлен. Соглашение о сотрудничестве с «хадом» было достигнуто. Они допивали чай, раскалывали щипчиками кристаллический сахар, кидали в пиалки с бледно-зеленым чаем.
Достагир, в элегантном костюме, в белоснежной рубашке и шелковом галстуке, был не похож на своих бородатых, черноусых соплеменников, в чалмах и шароварах, наводнявших рынки, сидящих в дуканах, падающих ниц в мечетях, идущих по солнцепеку с мотыгами на плечах среди синеватого дыма кишлаков. Он был интеллигент, которого революция поманила своей ослепительной мечтой, и для осуществления этой мечты он был вынужден жестоко сражаться. Он хотел, чтобы советские офицеры, служившие для него образцом, поняли его переживания.
– Сейчас мы, афганцы, воюем и стреляем друг в друга. Империалисты натравливают одних афганцев на других. Но когда кончится война, мы начнем строить новый Афганистан, и наши нищие кишлаки станут походить на ваши цветущие колхозы. А наши города, которые сейчас без канализации, школ и больниц, будут такими же красивыми, как Харьков, Киев, Москва. У меня есть друг – архитектор, который проектирует новый Герат, с широкими проспектами, метро и зданием университета, похожего на МГУ. Но проектами он занимается ночью, а днем, как и я, служит в разведке. Ваша революция служит примером для нашей революции.
– Да, наша революция прекрасна, – Конь сделал серьезное лицо, едва заметно пародируя афганца. – Наши колхозы оглашают окрестные нивы гулом тракторов и комбайнов. Наше метро напоминает дворцы, для которых не нашлось места на земле, и они являются самыми прекрасными в мире подземельями. Наш университет на Ленинских горах похож на метро, но только поднятое в небо. Когда вы покончите с душманами, приезжайте в Москву, и мы вместе покатаемся у Кремля на речном трамвайчике. Товарищ Суздальцев, я, товарищ Конь, и вы, дорогой Достагир.
Суздальцев был возмущен нарочитой бестактностью майора, но Достагир как будто ничего не заметил. Сердечно прощался, прижимал руку к сердцу, улыбался своими сиреневыми губами.
После ухода афганца Конь отправился в модуль, ожидая прихода комбата. А Суздальцев, испытывая к майору раздражение, пошел вдоль казарм, над которыми остывало от зноя зеленое вечернее небо, и соседние предгорья, днем бесцветные, блекло-серые, вдруг обрели объем, стали наливаться голубым, золотистым и розовым, предвещая вечернюю светомузыку.