Стеклянные цветы
Шрифт:
Филипп удивленно взглянул на нее — до сих пор для всех ее знакомых он оставался не более чем телохранителем, бессловесным и «преданным как пес».
— Здравствуйте, Филипп, — женщина протянула ему руку и улыбнулась милой, застенчивой и немного виноватой улыбкой.
Вблизи стало видно, какая она худенькая и бледная; ее застывшие пальцы, казалось, вот-вот растают в его ладони, будто сосульки. Он продержал их несколько секунд, неосознанно пытаясь согреть, потом опомнился, отпустил и сказал:
— Вы, наверное, совсем замерзли —
— Рене, господи, Рене! В самом деле, скорей полезай внутрь! — тут же всполошилась баронесса и, когда та послушно пошла к машине, двинулась следом.
Филипп придержал ее за плечо:
— Ей бы переодеться надо во что-то сухое. Видишь — она синяя совсем.
— Знаю, только во что? Посмотри, нет ли чего-нибудь подходящего в багажнике.
В багажнике не оказалось ничего, кроме запаски. Но едва Филипп приоткрыл дверцу машины, его встретил вопль:
— Закрой дверь! Побудь снаружи!
Стоять под дождем пришлось недолго. Уже минуты через три Амелия постучала изнутри по стеклу и ткнула пальцем в сторону водительского сидения. Оказывается, она решила вопрос с переодеванием просто: разделась, оставшись в маечке и трусиках, а джинсы и свитер отдала подруге.
Стоило Филиппу сесть за руль, как тут же посыпались распоряжения:
— Можно уже ехать. Если увидишь открытое кафе, притормози — Рене нужно чего-нибудь горячего выпить. Ноги задери на сидение и закутай в куртку! — Он не сразу понял, что последняя фраза обращена не к нему. — Ты кофе будешь… ах да, тебе лучше какао! Значит, принесешь Рене какао, а мне кофе. Ты есть хочешь?
Голоса Рене Филипп почти не слышал, лишь неразборчивое бормотание. Он доехал до ближайшей заправки, где обнаружилось крохотное подобие кафе, и купил шоколадный напиток для Рене и кофе для Амелии. Потом принес кофе и плюшку с изюмом себе — очень захотелось вдруг есть.
С заднего сидения немедленно донеслось:
— Дай маленький кусочек пожевать! Больше, больше ломай — не жадничай!
Пришлось отломить ей добрую треть.
На обратном пути Амелия уже не зудела: «Давай быстрее!» С заднего сидения доносились приглушенные голоса; разобрать удавалось только: «Вот гад!» и «Да ты что?!» Филипп не особо вслушивался — и так было ясно, что Рене жалуется на неудавшуюся семейную жизнь, а Амелия слушает и сочувствует.
К дому они подъехали, когда еще не было шести.
— Сейчас я тебя отведу в гостевую спальню — устроишься, как следует выспишься! — снова захлопотала баронесса. — А потом подумаем, что делать.
— Только никто не должен знать, что я у тебя! — сказала Рене.
— Неужели ты думаешь, — Амелия воинственно вскинула голову, — что этот гад посмеет явиться ко мне в дом? Да он у меня кубарем через порог вылетит!
— Бруни, нельзя, чтобы кто-то знал, — повторила Рене. — Я тебе сказала, если он меня найдет… в общем, нельзя.
— Да не беспокойся ты, в любом
— Есть еще фрау Зоннтаг, Анна и Фрида, — напомнил Филипп.
— Но… — баронесса замолчала и растерянно уставилась на него. Кажется, до нее только теперь дошло, что горничные — это не глухонемое приложение к тряпке, и что если муж Рене пустит по следу жены частных детективов, то те именно от прислуги смогут узнать, что в доме баронессы фон Вальрехт поселилась какая-то гостья.
Сдвинула брови, сказала неуверенно:
— Может, тогда в мастерскую?
— В мастерской спать негде. Наверное, лучше ко мне, у меня сегодня горничные убирать не будут.
— Почему это?! — удивилась Амелия. — У меня они каждый день убирают!
Филипп счел недипломатичным при посторонних говорить: «Я не раскидываю белье по всей комнате и не ем Чипсов перед телевизором», ограничился нейтральным:
— У меня убирают по вторникам и пятницам. Так что если… мадемуазель Перро побудет в моей комнате, никто не узнает, что она в доме.
Со стороны эта парочка выглядела весьма колоритно: Амелия в черных кружевных трусиках, шелковой маечке и остроносых сапожках — и Рене, худенькая и хрупкая, в подвернутых джинсах, мешковатом свитере и незашнурованных хлюпающих кроссовках на босу ногу. Филипп шел сзади и нес мокрую одежду гостьи.
— Тащи это все в мою спальню, — дойдя до его комнаты, распорядилась баронесса.
— Спасибо, Филипп, — прошелестела сбоку Рене.
Амелия появилась в своей спальне минуты через три.
— Муж ее бил… сволочь такая! — с порога начала она. — А теперь прямо в дом шлюху какую-то привез под видом компаньонки матери — да еще с ребенком, с его ребенком, представляешь?! А Рене собирался в санаторий отправить. Ха — в санаторий! В психушку!
— А кто ее муж? — поинтересовался Филипп.
— Никто! Шишка на ровном месте! Альфонс сраный! — стоя к нему спиной, баронесса нервными движениями перебирала вещи в стенном шкафу, выхватывала то одно, то другое и швыряла на постель. — Попробовал бы он на меня руками помахать! Одного раза бы хватило, чтоб разучился! — Схватила образовавшуюся на кровати кучу вещей и устремилась к двери.
Спать хотелось зверски. Развалившись в кресле, Филипп закрыл глаза, надеясь хоть немного подремать, тюка баронесса нянчится с подругой. Но не прошло и четверти часа, как она появилась на пороге с подносом в руках. Подошла, поставила свою ношу на столик — на подносе оказались две чашки, кофейник и тарелка с бутербродами.
— Можешь поесть!
Смотри-ка, это что-то новенькое! До сих пор бутербродами из собственных белых ручек, да еще «с доставкой», госпожа фон Вальрехт его не потчевала — наоборот, предпочитала, чтобы он приносил ей то бутерброд, то кофе, то шипучку.