Стеклянный ангел
Шрифт:
– Администрация настаивала на несчастном случае, девчонка вторая, Надя, все кричала, что это самоубийство. Недолго правда кричала, первые несколько минут. Потом замолчала, и как будто сама не своя сделалась, точно в уме повредилась. Все сидела в своей комнатке в общежитие и ни с кем не разговаривала, дверь никому не открывала. А потом и вовсе исчезла.
– Исчезла?
– снова эхом повторил Миша.
– Как сквозь землю провалилась. У меня тогда племянника моего Владислава убили, так что я не сразу и заметила, что она пропала.
– Вашего племянника
– Того самого.
– И кто же это сделал?
– А кто ж его знает? Милиция все кружила, кружила, да так ничего и не выяснила.
– А у вас самой не было никаких предположений? Насчет того, кто мог это сделать.
– У меня-то были предположения, да только я ими ни с кем не делилась.
– Неужели, вы знали, кто убийца?
– Точно не знала, конечно. Но поняла, что это кто-то из наших - из цирковых. Когда убили Владислава, приятель его Митька Семин, наш осветитель, - он его обнаружил, - перво-наперво мне позвонил. Все-таки тетка я Владиславу, единственная родная душа. И вот, когда я вошла в комнату и увидела его неживым, тогда- то и я поняла…
Миша сидел, затаив дыхание, не сводя с Джульетты Николаевны глаз, не в силах выговорить ни слова.
– …тогда то я и поняла, что убил его кто-то из своих.
– Почему же вы так подумали? – спросил Миша и за секунду, до того как она заговорила, уже знал, что сейчас услышит.
– Потому что в руке у него стеклянный ангел был зажат, фигурка такая маленькая. Я тогда, как увидела этого ангела, так и подумала: кто-то свой убил, и с намеком. Ведь девчонку эту погибшую, Ядвигу, все ангелом стеклянным звали. За хрупкость ее, за красоту… Он спал с ней, и все цирковые об этом знали. А ей еще и восемнадцати не было.
Старуха задумалась на мгновенье и снова закивала головой, словно китайский болванчик.
– Если бы я не знала наверняка, что она разбилась тогда, много лет назад, подумала бы, что это она ко мне приходила.
Глава шестнадцатая
– Привет… - сказал он, и она увидела в его глазах разочарование. И в голосе его было разочарование.
Он не ждал ее. Он не ее ждал.
– Здравствуй, Ромка, - сказала она и взяла его руки в свои. Его руки были горячими, чуть шершавыми, крепкими. Она смотрела на него и словно вбирала в себя его лицо, потемневшее осунувшееся. И глаз не могла отвести - словно магнитом тянуло - от его губ, сухих и обветренных. Один раз в жизни он поцеловал ее, один только раз, но она навсегда запомнила тогдашнее обморочное свое состояние.
И сейчас ей хотелось поцеловать его, припасть к его губам. И этим дать ему утешение, успокоение. Она знала, какую страшную весть она ему привезла, и не знала, как он воспримет ее, выдержит ли?
– У вас десять часов до восьми утра. Время пошло, - строго сказал охранник и ушел, щелкнув замком. Они остались одни. Одни в целом мире. В опустевшем мире. Мире без ангела, без Яси. Но он еще не знал этого.
Не знал, и поэтому хмурился, не понимая, почему приехала
Он так и спросил, как только за охранником закрылась дверь.
– А почему Яся не приехала?
– Давай сядем, - сказала она и притянула его к кровати. Он сел, и она почувствовала, как он напряжен. Его рука, которую она обхватила в запястье, была как каменная.
– Она что, заболела?
– с нетерпением, уже раздражаясь, спросил он.
– Я тут тебе вкусненького привезла, - вспорхнула она к столу, внутренне содрогаясь в ожидании того исступления, которое, как она предполагала, последует скоро. – Вот пирожки, вот сыр, шоколад. Специально привезла тот, что ты любишь, по всему городу искала.
Она все говорила, говорила, и спиной чувствовала его взгляд, прожигающий ее насквозь.
Она вздрогнула, когда он встал за ее спиной. Она ощущала его дыхание на своей шее. Он стоял очень близко, почти касаясь ее спины своей одеждой.
Повернул ее к себе, больно схватив за плечи, тряхнув так, что у нее лязгнули зубы.
– Я тебя спрашиваю - что случилось?
Она смотрела в его глаза, в самые зрачки, в которых отражалась она, она, а не Яся, и понимала, что не может ничего ответить ему: слова застревали у нее в горле.
– Ну, ну, говори же!
– он снова больно сдавил ее плечи.
«Синяки будут», – зачем-то подумала она и сказала, стараясь не отводить глаз, стараясь смотреть прямо в эти серые с золотистым ободком зрачки, словно заглядывая в его душу, словно этим она сможет облегчить его боль, его страдания.
– Яси больше нет. Она погибла. Разбилась во время представления.
Она видела, как его лицо становится пепельным, она даже не знала, что такое бывает, только в книжках читала, он, словно опрокидывался назад, в то время как продолжал стоять, крепко держась за ее плечи, как будто боялся упасть.
– Как это?
– прошептал он. – Что ты такое говоришь?
Она повторила.
Он сел на скрипнувшую кровать и застыл.
Он молчал, уставившись в пол, разглядывая полустертые узоры на старом линолеуме, потом поднял руки, повернул ладонями вверх, медленно поднес их к лицу, словно собираясь молиться, и закрыв лицо руками, вдруг заплакал, захлебнулся слезами.
Она села рядом, обняла его, стала укачивать как ребенка. Она не знала, как еще может ему помочь.
– Почему ты приехала?
– говорил он сквозь рыдания.
– Почему ты приехала? Я хотел, чтобы приехала она, я так ждал ее, готовился. Почему ты приехала? Почему?
Внезапно он перестал плакать, поднял лицо.
– Лучше бы это ты … - начал он, и не договорил, и посмотрел на нее так, что она все поняла. Он хотел, чтобы это она разбилась. Она, а не Яся.
И тогда злое отчаяние охватило ее, и она не справилась с ним, и сказала то, чего не хотела говорить, то, чего говорить не следовало.
– Она не сорвалась, она специально упала, отстегнула лонжу и прыгнула вниз.
Он замотал головой:
– Нет, нет!
– Да!
– сказал она, - да! Она покончила с собой.