Стеклянный мост
Шрифт:
В тот вечер, когда они пришли, я убежала через сад. Стояла мягкая весенняя погода. Еще днем мы лежали в саду в шезлонгах, и вскоре я заметила, что лицо у меня даже немного загорело.
Целую неделю маме нездоровилось, а в тот день, почувствовав себя немного лучше, она грелась на солнце.
— Завтра начну для тебя летнюю кофточку, — пообещала она мне.
Отец молча лежал, куря сигару, с закрытой книгой на коленях. Я нашла в сарае старую ракетку и теннисный мяч и стала тренироваться против стенки сарая. Мяч то и дело перелетал через нее, и мне приходилось выходить за калитку и искать мяч на улице. Однажды он даже перелетел
— Да ведь это прекрасное убежище, — сказал он.
Он перелез через забор, и мы присели на корточки за деревом, которое стояло как раз посередине между нашими садами. Ноги утопали в мягкой земле, сильно пахло прелыми листьями. Сидя тут в полумраке, отец тихонько свистнул, а потом позвал:
— Алло!
— Где вы? — спросила мама. Она, видимо, задремала.
— Ты нас видишь? — спросил отец.
— Нет, — ответила мама, — где же вы там спрятались?
— Здесь, — сказал отец, — за забором, посмотри получше.
Мы выглянули в щелку и увидели, как она идет к забору.
— Да где же вы, я не вижу, — повторила она.
— Вот и хорошо! — воскликнул отец. Встал и ловко перелез в сад. — Останься пока здесь, — сказал он мне. И начал уговаривать маму попытаться перелезть через забор.
— Зачем? — спросила она.
— Ты сперва попробуй, — сказал он.
Ей пришлось несколько раз перелезть туда и обратно, пока отец не убедился, что она проделывает это достаточно быстро. Тогда он тоже перелез обратно, и мы втроем присели на корточки в канаве.
— Здесь нас никто не найдет, — сказал он. — Посидим немного, прикинем, сколько мы выдержим в такой позе.
Но я уже нашла в листьях свой мячик.
— Я пошла отрабатывать удар слева, — крикнула я и спрыгнула в сад.
Отец с мамой остались в канаве.
— Ты нас видишь? — крикнул отец.
— Нет, — крикнула я в ответ, — ничего не вижу.
Тогда они вышли из укрытия. Мама отряхнула платье.
— Вся перепачкалась, — сказала она.
— Завтра выкопаю яму и сгребу листья, чтобы удобней было сидеть, — сказал отец.
Вечером, перед чаем, я подошла к окну и посмотрела на улицу. Не видно ни души. Стояла такая тишина, что было слышно, как поют птицы в саду.
— Отойди от окна, — сказала мама.
— Там никого нет, — отвечала я, но отошла и села за стол.
Мама стала разливать чай, мягко и бесшумно двигаясь от чайного столика к нам и обратно.
— Может, сегодня лучше совсем не пить чай, — сказал отец. — Пока они подойдут, мы могли бы убежать в сад.
— Как-то неуютно без чаю, — вслух подумала мама. Постепенно стемнело. Первые полицейские машины промчались мимо, когда отец задергивал шторы. Он так и застыл, вцепившись в штору, потом оглянулся на нас.
— Вот они, — сказал он.
— Эти проехали мимо, — сказала мама.
Мы прислушались к звукам, доносившимся снаружи. Гул моторов удалялся. На некоторое время стало совсем тихо. Потом на улице опять раздался грохот тяжелых машин. Но и на этот раз шум вскоре прекратился. И тут наступила такая тишина, что мы не смели ее нарушить. Мама смотрела на свою недопитую чашку, и я поняла, что она хочет допить чай. Но мама не шевелилась. Немного погодя отец сказал:
— Подождем еще десять минут и включим полный
Вероятно, у них были отмычки. Не успели мы пошевельнуться, как они уже вошли в комнату. Рослые мужчины в светлых плащах.
— Принеси наши пальто, — сказал мне отец.
Мама допила свой чай.
Надев пальто, я остановилась в коридоре. Услышала, как отец что-то сказал. Один из мужчин что-то ответил. О чем они говорили, я не поняла. Я прислушалась, приложив ухо к двери. Снова услышала голос отца и опять ничего не поняла. Тогда я повернулась и побежала через кухню в сад. Было темно. Я споткнулась обо что-то круглое. Наверно, это был мяч.
Неслышно затворила я за собой садовую калитку и выбежала на улицу. Я бежала до самой Фредериксплейн. Кругом не было ни души. Только вдоль вереницы домов, обнюхивая перед собой землю, бежала собака.
Я пересекла площадь. Казалось, я была одна в покинутом городе.
Горькая трава
Первые дни я упрекала себя, что в трудную минуту бросила родителей. Наверно, лучше было бы остаться с ними. Не думая ни о чем, я выбежала тогда из сада, и, только остановившись наконец на Ветерингсханс перед домом, где уже несколько дней скрывался мой брат, я подумала о возвращении домой. Но как раз в эту минуту башенные часы оповестили, что наступил час, когда никто уже не имел права показываться на улице, и я нажала кнопку звонка.
— Ты поступила правильно, — сказал Дав, — иначе было нельзя.
— Но они же будут спрашивать себя, куда я подевалась. Будут беспокоиться обо мне.
— Они все прекрасно понимают, — возразил Дав, — и очень рады, что тебе удалось скрыться.
— Если постоять у Голландского театра и подождать, когда их повезут мимо, может, они и увидят меня, — вслух подумала я. Но Дав запретил мне даже думать об этом. Слишком велик был риск.
От соседей по Сарфатистраат мы узнали, что целый день после моего бегства кто-то наблюдал за нашим домом. Там осталось мое удостоверение, а значит, и перечень моих примет. Дома остались также мои платья и другая одежда; наверно, немцы считали, что я зайду за ними. Перед тем как снова показаться на улице, я постаралась изменить свою внешность. Лотта перекрасила мои волосы.
Я сидела перед зеркалом с простыней на плечах, а Лотта зубной щеткой наносила на мою голову состав из перекиси водорода и нашатырного спирта. Жидкость щипала кожу и попадала в глаза, так что я все время моргала, точно ребенок, пытающийся сдержать слезы. Я старалась проследить в зеркале за процессом окраски, но видела только белую иену перекиси, которая пощипывала и противно шипела. После мытья и сушки волосы стали рыжими. Но Лотта уверяла, что после нескольких таких сеансов я стану блондинкой. Брови я себе выщипала, так что от них остались едва заметные тоненькие ниточки. В моей внешности не было теперь ничего темного. Я голубоглазая, поэтому светлые волосы шли мне больше, чем Лотте. У нее глаза были темно-карие, почти черные, с длинными иссиня-черными ресницами. В сочетании со всем этим белокурые волосы казались не вполне естественными.