Стеклянный мост
Шрифт:
— В том-то и дело, что нет, — возразил хозяин. — Будь она настоящей блондинкой, так не сидела бы здесь.
— А у евреев всегда черные волосы, да? — спросила хозяйка.
— Нет, не всегда, — ответила я.
— Но вы всегда узнаете своих, — заметила она и задумчиво погладила свой выпяченный живот. — Я знала одного еврея, — добавила она, — очень порядочный человек был. Он часто приходил к хозяйке, у которой я служила.
На следующий день на остановке автобуса я встретилась с Ваутом. Я заметила, что он посмотрел на мои волосы.
— Что-нибудь не так? — спросила
— Ты совсем посветлела, — сказал он.
— Не заметно, что я покрасилась? — спросила я.
— Нет, — ответил он, — ничего подозрительного я не замечаю.
Но я не была в этом уверена. Хотя я и свыклась с мыслью, что в один прекрасный день меня заберут, на этот раз я всю дорогу чувствовала себя не очень-то свободно.
— Держись непринужденно, — посоветовал Ваут.
Мне вспомнилось время, когда я действительно вела себя просто и непринужденно. Как же это было? Оказалось, я не помнила ни как вела себя на улице, ни что чувствовала, садясь в поезд, ни что говорила, входя в магазин. Ваут привез новое удостоверение и отдал его мне, перед тем как войти в автобус. Прежнее удостоверение я выбросила. Оно обошлось мне очень дорого, но сделано было очень плохо. Новое удостоверение досталось мне бесплатно.
— Какое имя вы мне дали? — спросила я.
— Очень красивое, — ответил он.
Это напомнило мне об одной моей тете, которая как-то раз очень серьезно заболела. В синагоге за нее произнесли особую молитву и дали новое имя, очень красивое библейское имя, и она выздоровела.
В автобусе я рассмотрела свой новый документ. Вот моя фотография со светлыми волосами и отпечатки пальцев. Я прочла свое имя. Такое впечатление, будто меня познакомили со мной же. Я несколько раз тихонько повторила про себя это имя.
Когда мы в Хемстеде сошли с автобуса и зашагали по узкой набережной, Ваут еще издали показал на низкий старый дом.
— Вот он, здесь ты будешь в полной безопасности.
Мы перешли через канал по мостику с железными перилами. Дверь нам открыла высокая белокурая девушка в комбинезоне.
Я назвала свое имя, свое новое имя.
Эпилог. Трамвайная остановка
Через несколько недель после освобождения я навестила своего дядю в Зейсте. Оккупанты не тронули его, потому что он был женат не на еврейке. Я не предупредила его о приезде, однако же увидела его на трамвайной остановке.
— Откуда ты узнал, что я приеду? — спросила я.
— Я каждый день жду на остановке, — ответил он. — Жду твоего отца.
— Разве ты не получил извещение из Красного Креста? — спросила я.
— Получил, но я им не верю. Разве можно знать так наверняка?
Мы перешли через площадь и направились к его дому, который стоял в двух-трех минутах ходьбы от остановки.
Много лет я не видела дядю. Он сильно изменился. Ему было около пятидесяти лет, но он плелся рядом со мной усталой, шаркающей походкой, словно человек, который уже не ждет ничего хорошего от жизни. Волосы у него побелели, лицо пожелтело, щеки ввалились. Хотя он всегда очень походил на моего отца, сейчас я не заметила ни малейшего сходства.
У входной двери он остановился.
— Не говори об этом с теткой, — наклонившись ко мне, сказал он. — Она не поймет.
Он вставил ключ в замочную скважину. Вслед за ним я поднялась по лестнице. В маленькой чистенькой комнате моя тетя разливала чай. Дядя сел в кресло у окна.
— Отсюда, — сказал он, — видно, когда приходит трамвай. Это очень удобно. В Утрехте опять наладилось с транспортом. — Он встал и, шаркая ногами, вышел из комнаты.
— Твой дядя болен, — сказала мне тетя. — К счастью, сам он об этом не догадывается, но ему уже не выздороветь. Он очень близко к сердцу принял несчастье родных.
Я кивнула в ответ и сказала, что это в самом деле очень отразилось на нем и что, по-моему, он сильно изменился.
— Тсс… — Тетя приложила палец к губам.
— Посмотри-ка, — сказал дядя, входя в комнату и показывая мне какие-то носильные вещи из темной ткани, висевшие у него на руке. — Прекрасный костюм, совершенно новый.
— Ваш костюм? — спросила я.
— Я хранил его все эти годы. Он лежал в сундуке, пересыпанный нафталином. — В голосе дяди слышались торжествующие нотки, когда он шепнул мне: — Для твоего отца. — Он аккуратно повесил костюм на спинку стула и продолжал: — Еще у меня есть ботинки. Почти новые. Хочешь посмотреть?
— Да, конечно, — сказала я. Но он, по-видимому, сразу же забыл об этом, потому что, когда я вскоре встала, собираясь уходить, он быстро накинул плащ.
— Я немного пройдусь с тобой, — сказал он, сверяя часы. — Трамвай вот-вот подойдет.
Но трамвай уже отправлялся. Я наскоро простилась и вскочила на ходу, а с задней площадки помахала ему рукой. Но он не ответил. Он стоял и смотрел на другой трамвай, только что подошедший, и я поняла, что его-то он и имел в виду. Маленький, сгорбленный, он напряженно всматривался в лица пассажиров, сходивших с трамвая.
После этого я навещала его еще несколько раз. И никогда не предупреждала, что приеду. Но дядя всегда ждал на остановке. Каждый раз он выглядел все более старым и больным и каждый раз показывал мне костюм, который хранил в сундуке.
И вот я получила от тети письмо, что дядя умер. Я опять поехала в Зейст и уже в трамвае подумала: как странно, неужели на остановке я не увижу дядю. Выходя из трамвая, я невольно поискала его глазами.
За столом в полутемной комнате тетя решала кроссворд. Карандаш в ее руке был тонко очинен. Я села у окна и откинула занавеску. В конце улицы виднелся угол павильона трамвайной остановки.
— Он так любил тут сидеть, — сказала тетя. — Все смотрел на трамваи.
— Отсюда хорошо видно, как они подходят, — заметила я.
— Да, — отозвалась она, — он тоже так говорил. Но я вообще-то никогда не смотрела. — Она подошла ко мне и поглядела через мое плечо. — Почти ничего не видно.
Но она была не права. С дядиного стула трамвайная остановка была отчетливо видна. Теперь я поняла, почему дядя просил меня не говорить об этом с тетей. Перед моим уходом тетя принесла костюм.