Стена
Шрифт:
Он передвинул жумар вперед, ему внезапно захотелось оказаться в человеческом обществе. Но его остановил шепот.
— Хью. — Этот звук, казалось, выдохнула сама пропасть.
Он дернулся в стременах, оглянулся назад, посмотрел вниз.
— Эй! — Его голос раскатился, отдаваясь от камня.
В дыму никого не было. Хватит, подумал он. Хватит твоих игр, подсознание. Но тут снова прозвучало его имя.
— Гласс, — донес воздух. На сей раз стало ясно, что кричали далеко вверху. — Гласс!
С несколько большим облегчением, нежели было прилично, он понял, что его окликал
Американские альпинисты не пользуются йодлем. Но Хью этот способ общения понравился, когда он во время похода по прибрежным скалам в Таиланде оказался в обществе австрийцев. При должном исполнении твой голос разносится на несколько миль. Поэтому сейчас он освободил лицо от повязок и выдал трель — ничего похожего на настоящее тирольское пение, без намека на музыкальность, одни лишь переливы тона: йо-ла-ли-йо!
После этого он снова двинулся в путь. Пора уносить задницу. При каждом упоре на жумар веревка дергалась.
Наконец он добрался до Огастина. От якоря уходила тонкая непривлекательная трещина, скрывающаяся в коричневом, как чай, смоге. Именно до этого места Огастин и мальчик сумели добраться перед тем, как Джошуа устроил внизу Апокалипсис.
— Дошли. Вот и прекрасно, — сказал Огастин.
Его лицо было черным, как у шахтера из угольной шахты. Рот был завязан разорванной рубашкой, трепетавшей, как меха. Он старался не выказывать нетерпения, но оно так и бросалось в глаза и из его готовности, и из того, в каком состоянии находилась страховочная сбруя, охватывавшая его грудь.
К своему великому неудовольствию, Хью никак не мог подавить кашель. От этого он ощущал себя ни на что не годным больным стариком. Но тут закашлялся Огастин, и Хью немного успокоился. Они оба были придавлены лапой Эль-Кэпа, одинаково уязвимы, одинаково ничтожны.
— Пришлось затратить больше времени, чем я рассчитывал, — сказал Хью. — Некоторые узлы распустились. Надо было переделать часть якорей. Кое-где пришлось заново связывать веревки.
Ничего этого он не собирался говорить. Но он почувствовал себя задетым тоном Огастина да и своей собственной медлительностью. Тем более что игра еще не дошла до той стадии, когда можно было бы попытаться прикрыться своим возрастом или слабостью. Поэтому он даже вложил в свой тон нечто вроде обиды.
Конечно, они с Огастином шли в одной связке. Они могли бы даже быстро сдружиться. Но за достаточно долгую жизнь, проведенную среди грубых работяг, солдат, подрядчиков, арабов — и особенно других альпинистов! — он твердо усвоил, что следует всегда заботиться о своей автономии.
Он шел в одной связке с незнакомым напарником, по незнакомому маршруту и даже не имел карты. Следовало учитывать, что между ними где-то наверху может произойдет столкновение, — это было вовсе не исключено, учитывая нервную бессонницу Огастина, смерть, которую им, по всей видимости, предстояло найти в конце пути, и угнетающее действие дыма, — в этом случае Хью должен был сохранить возможность принимать собственные решения и идти собственным путем. А для этого было необходимо с самого начала не уступать ни единого дюйма.
Впрочем, Огастин не стал упрекать своего спутника.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Я видел все это.
— Что же именно?
Хью намеренно не спрашивал ни о чем конкретном. В частности, видел ли Огастин какое-то человекоподобное существо, имеющее ладони и ступни и бегающее вниз головой по стенам. Он не торопился выставлять напоказ шутки своего воображения.
— Погрызенные веревки, — сказал Огастин. — Слабые якоря. Распускающиеся узлы. В мелочах — все зло. Мы должны следить за собой.
Хью немного расслабился, но одновременно и насторожился вновь. Огастин соглашался с требованием соблюдать осторожность. Но с другой стороны, если он сам обратил на это внимание, то почему не затянул узлы и не подбил крючья? Неужели он настолько небрежен? А что, если он не стал поправлять «мелочи» только для того, чтобы посмотреть, как с ними справится Хью?
Огастин поднял моток репшнура и показал Хью место, где оплетка была прогрызена до самой сердцевины.
Обитатели трещин проголодались. Пожар, который устроил Джошуа, разорил всю экосистему. Это место сейчас все равно что открытая рана.
Это в значительной степени помогло разгадать тайну. Они путешествовали среди сонмов голодающих животных. Вторгались в рану. Им действительно следовало соблюдать большую осторожность.
Хью оглянулся назад, вдоль полого уходившей вниз веревки, ведущей к Архипелагу, и почти явственно почувствовал, как развязываются узлы, как якоря выползают из камня, чуть ли не увидел животных, крадущихся за ними в поисках хотя бы крошки съестного. Даже сейчас, когда они висели здесь в стременах, мост, связывающий их с Анасази, разваливался на части, обращаясь чуть ли не в дым.
— Сколько еще подъемов осталось до Глаза? — спросил Хью.
— Несколько. Немного.
Хью мог бы вспылить, сказать: ты сам не знаешь, куда идешь, — но для него все это по большому счету не имело значения. Огастин окинул взглядом трещину.
— Вы не возражаете?
Хью взялся за веревку, быстро осмотрел крепление страховки. Уперся ногами в стену.
— Можете идти.
Огастин поднял руки, вытянулся и принялся исследовать трещину. Она не поддавалась ему. Ее размер годился для пальцев поменьше — женских пальцев. Огастин попытался всунуть пальцы в трещину, у него ничего не получилось. Поняв, что по трещине не пройти, он обернулся к Хью, чтобы предупредить его.
— Похоже, здесь мы задержимся, — пробормотал он, вворачивая в щель винтовой крюк.
Именно тогда Хью рассмотрел, что Огастин носит на запястье, и понял, о чем хотел предупредить его Льюис. В обычных обстоятельствах он решил бы, что этот браслет сделан из переплетенных ниток или бечевки. Альпинисты по возвращении из экспедиций носили самые разные амулеты. Но это было нечто другое.
Браслет был сделан из человеческих волос, из любовно сплетенных длинных белокурых локонов, выцветших почти добела на солнце, которое представлялось сейчас только воспоминанием. Хью сразу понял, кому принадлежали эти волосы. Теперь ему было неясно лишь, когда и как Огастин срезал этот локон с ее головы: у спящей или бодрствующей, с разрешения или без спроса?