Степи Евразии в эпоху средневековья
Шрифт:
Хойцегорские баночные сосуды (гладкие или нередко имеющие отогнутый венчик с насечками по верху, поясок из ямок по шейке и зигзагообразный орнамент — рис. 35, 37) [Хамзина Е.А., 1970, рис. 6; 22] из жертвенно-поминальных и могильных сооружений однообразны и более всего схожи с подобными сосудами древнехакасской тюхтятской культуры IX–X вв. В этот период времени они употреблялись в быту тюркоязычных племен в предгорьях Алтая, в Хакасии, Туве и в соседней Монголии [Арсланова Ф.X., 1972, табл. VI, 1;Евтюхова Л.А., 1957, рис. 7, 5; Кызласов Л.Р., 1969, рис. 31; Николаев Р.В., 1972, рис. 3].
В жертвенно-поминальных памятниках на Баянгольском могильнике наряду с баночными встречены и гладкие узкогорлые сосуды (рис. 35, 38, 41), также схожие с некоторыми типами древнехакасских [Хамзина Е.А., 1970, рис. 25; 26]. Хойцегорские
В целом хойцегорские могилы и по устройству погребальных сооружений, и по обряду захоронения, и по инвентарю очень схожи с могилами местных тюркоязычных племен Тувы, хоронивших своих умерших в периоды Уйгурского каганата (VIII–IX вв.) и древнехакасского государства (IX–X вв.) [Кызласов Л.Р., 1969, с. 79, 112–114]. Влияние лесных племен Восточной Сибири ощутимо только в наличии некоторых своеобразных типов местных костяных и железных наконечников стрел (рис. 35).
Тюркоязычность племен хойцегорской культуры IX–X вв. может быть сопоставлена со значительным пластом тюркоязычной топонимики в Западном Забайкалье.
Глава третья
Восточноевропейские степи во второй половине VIII–X в.
С конца XIX в. внимание русских и зарубежных археологов-медиевистов неизбежно привлекают памятники высокоразвитой и своеобразной культуры, созданной полукочевыми народами, заселявшими степные и лесостепные просторы Приазовья и Подонья в VIII–IX вв.
Два памятника — открытое в 1890 г. Маяцкое городище и первые раскопанные в 1900 г. катакомбы Салтовского могильника — дали имя всей культуре: салтово-маяцкая, или просто салтовская.
Помимо Маяцкого городища, в XIX в. в России было известно еще около десятка памятников этой культуры, разбросанных в основном на огромной территории Харьковской губернии.
Однако археологическое изучение этих памятников началось только в 1900 г., когда учитель местной Верхне-Салтовской школы В.А. Бабенко раскопал несколько катакомб на всемирно известном сейчас Салтовском могильнике, расположенном на невысоких глиняных холмах правого берега Северского Донца, рядом с развалинами белокаменной крепости того же времени и огромным селищем. С тех пор вплоть до наших дней из года в год с небольшими перерывами русские и советские археологи работают над изучением сложнейшего Салтовского комплекса (городища, могильника, селища). Первоначально полевыми исследованиями Салтовского могильника занимался почти исключительно В.А. Бабенко. За первые 11 лет раскопок он вскрыл около 200 катакомб [Ляпушкин И.И., 1958а, с. 83–87]. Этот стремительный темп и незнание элементарных правил ведения раскопок привели к гибели огромный, богатейший материал, добытый им при «разработках» могильника. В настоящее время мы не можем даже доверять тем комплексам, которые хранятся в Государственном Историческом музее и в Эрмитаже.
Кроме того, мы знаем, что чертежи погребений В.А. Бабенко изготовлял при помощи заранее сделанной схемы. В результате остались невыясненными многие черты погребального обряда могильника, которые были отмечены последующими исследователями. Копал В.А. Бабенко длинными траншеями, заложенными вдоль склонов. Отсюда и его вывод о правильной «рядности» в расположении могил. На самом деле такой рядности не было. Если судить по другим могильникам, то вокруг катакомб обычно раскиданы остатки тризн. В Салтовском могильнике их так и не удалось обнаружить — раскопки траншеями не оправдали себя: тризны, находившиеся обычно в верхнем черноземном слое, видимо, просто выбрасывались рабочими.
Мы специально так подробно остановились на методике В.А. Бабенко потому, что многие археологи и по сей день пытаются привлекать материалы Салтова для датировок, по сей день полагают, что не нашлось еще для Салтова настоящего исследователя, а когда он найдется, то старые материалы еще получат свое место в науке. Это не так. Раскопки В.А. Бабенко мало чем отличались от печально известных всей археологической России раскопок графа Уварова на мерянских курганах.
Следует отметить, что современники В.А. Бабенко отлично понимали тот вред, который наносит памятнику энтузиазм этого исследователя и по возможности пытались помешать ему. Именно потому приезжали туда такие серьезные археологи, как М. Покровский, раскопавший в Салтове несколько десятков катакомб и хорошо для того времени издавший их. Другой ведущий русский археолог, Н.Е. Макаренко, тоже исследовал на могильнике катакомбы [Федоровский А.С., 1913; 1914; Макаренко Н.Е., 1906, с. 122–144]. Характерно, что последнего направила в Салтово Археологическая
Тем не менее, даже в этих грабительских раскопках была положительная сторона. Огромный и яркий материал, поступавший ежегодно, привлекал внимание ученых, будил мысль, требовал каких-то, хотя бы предварительных, обобщений. Первым к обобщениям приступил А.А. Спицын, придававший открытию Салтовского могильника первоочередное значение, полагая, что это событие можно считать началом новой эры в изучении древностей южной России. Со свойственной ему почти чудодейственной интуицией А.А. Спицын не только правильно датировал этот памятник по аналогиям с северо-кавказскими древностями, но и дал в целом верное этническое их определение: все они принадлежали аланам VIII–IX вв. [Спицын А.А., 1909а]. В отличие от него многие русские ученые полагали, что такая высокая культура, как салтовская, могла быть создана только каким-то господствующим в то время народом. Таким народом в VIII–IX вв. являлись хазары, значит хазары и оставили после себя все эти многочисленные, открываемые каждый год в разных местах Подонья и Приазовья памятники [Самоквасов Д.Я., 1908, с. 234; Багалей Д.И., 1909, с. 66]. Этого же мнения придерживался и основной исследователь салтовского могильника В.А. Бабенко [Бабенко В.А., 1914], который в течение нескольких лет пытался расширить сферу своих работ и, проведя небольшие разведки, начал закладывать шурфы на поселениях (Волчанском, Салтовском). Однако раскопки поселений, требовавшие высокой квалификации, оказались ему не под силу и он бросил заниматься ими, вновь переключившись на могильник. Несмотря на то что внимание ученых было поглощено преимущественно Салтовским могильником, интерес ко всей культуре в целом привел к тому, что археологи начали исследования и некоторых других ее памятников. В.А. Городцов раскопал не менее знаменитый, чем Салтовский, Зливкинский могильник (35 погребений), А.И. Милютин и Н.Е. Макаренко начали большие работы на Маяцком городище, селище и могильнике [Городцов В.А., 1905, Милютин А.И., 1909; Макаренко Н.Е., 1911].
Этим и ограничиваются в основном более или менее крупные работы на салтово-маяцких памятниках, вошедшие в науку в первые полтора десятилетия нашего века, т. е. до Великой Октябрьской социалистической революции.
Новый этап в исследовании памятников салтово-маяцкой культуры начался в конце 20-х годов XX в. Он связан с именем М.И. Артамонова, который организовал широкие разведочные работы по Дону с целью выяснения ареала салтово-маяцкой культуры. Уже к середине 30-х годов ареал этот был примерно определен: на севере — лесостепь верховий Дона, Оскола и Северского Донца, на востоке — междуречье Волги и Дона (граница была проведена примерно), на юге — бассейн нижнего Дона и Приазовье. Западная граница осталась «открытой». Правда, в лесостепи она намечалась благодаря вполне четкой восточной границе славянской (роменской) культуры, вплотную подходящей к салтовским поселениям верховий Донца. Однако распространение салтово-маяцкой культуры на запад по степи оставалось невыясненным. М.И. Артамонов, очертив салтово-маяцкий ареал и сопоставив его с границами Хазарского каганата, проведенными по данным письма Иосифа, счел возможным отнести салтово-маяцкую культуру к государственной культуре Хазарского каганата [Артамонов М.И., 1940].
Помимо разведок и интерпретации культуры, М.И. Артамонов начал раскопки одного из известнейших хазарских городов — Саркела [Артамонов М.И., 1935]. В отличие от подавляющего большинства археологических памятников, обычно не упоминаемых в письменных источниках, этот город был упомянут четырьмя разноязыкими и разновременными авторами: византийским императором Константином Багрянородным [ИГАИМК, 1934, 91, с. 20], хазарским каганом Иосифом [Коковцов П.К., 1932, с. 102], русским летописцем [ПВЛ, 1950, с. 47]; самый поздний источник относится к XIV в. — это описание путешествия митрополита Пимена по Дону [Кудряшов К.П., 1948, с. 9–34]. Митрополит утверждал, что видел развалины города Серклии в месте сближения Волги с Доном. На самом деле там никаких развалин нет, а городище Саркел находилось много ниже — у станицы Цимлянской. Археологи должны были прежде всего доказать ошибку Пимена и принадлежность кирпичных развалин близ станицы Цимлянской древнему хазарскому городу Саркелу. Уже после первых разведок и особенно после больших для того времени раскопок городища, проведенных в 1934–1936 гг., вопрос о тождестве левобережного Цимлянского городища (так называли Саркел в археологической литературе до М.И. Артамонова) и Саркела был решен.