Степи Евразии в эпоху средневековья

Плетнева Светлана Александровна

В 1207 г. на народы Южной Сибири обрушилось монгольское нашествие. Большая монгольская армия под командованием сына Чингис-хана Джучи покорила племена Саяно-Алтайского нагорья. В результате последующих походов были подчинены народы Средней Азии и Казахстана.

В 1218 г. население Саяно-Алтайского нагорья восстало против монгольского ига. Основную силу восставших составляли туматы Тувы и древние хакасы. Однако Джучи удалось разбить и вновь покорить повстанцев. Саяно-Алтайское нагорье было включено в состав улуса Джучи, столица которого находилась на Иртыше [Рашид ад-Дин, 1960, с. 78]. После смерти Джучи в 1227 г. Саяно-Алтайское нагорье отошло к коренному улусу великого хана Тулуя, младшего сына Чингис-хана, а затем оказалось в подчинении Юаньской империи Хубилая. В 1273 г. народы Саяно-Ал тайского нагорья снова восстали, изгнали наместника Хубилая и в течение 20 лет, до 1293 г., управлялись своими князьями. Однако в 1293 г. древние хакасы и другие союзные им племена были разбиты монгольской армией под командованием кипчака Тутуха и снова оказались под монгольским господством. Саяно-Алтайское нагорье вошло в состав Юаньской провинции Лин-бей. С целью ослабить местные племена юаньские власти выселили часть населения и организовали здесь военные поселения из насильственно переселенных на Саяно-Алтай кыргызов Центральной Азии, сохранявших верность Юаньской династии [Кызласов Л.Р., 1965в, с. 59–61]. В 1309 г. наместник Лин-бея предлагал устроить военно-пахотные поселения на северной стороне Алтая [Потапов Л.П., 1953, с. 106].

Политическая

история населения Саяно-Алтайского нагорья в XIV в. слабо освещена письменными источниками. Внутренние противоречия и междоусобная борьба потомков Чингисидов вели к ослаблению и распаду Монгольской империи. В 1368 г. была ликвидирована династия Юань и на месте бывшей Монгольской империи возник ряд мелких феодальных княжеств.

Памятники кочевников Сибири и Средней Азии X–XII вв.

Перемещения значительных масс населения, откочевка их в другие районы в конце X — начале XI в. отразились на количестве и культурной принадлежности археологических памятников отдельных районов. Уничтожение кимакской федерации и миграция кимаков на запад совпадают с резким уменьшением числа кимакских памятников XI–XII вв. в районе Верхнего и части Среднего Прииртышья с прилежащими степями предгорий Алтая по сравнению с числом памятников в этих районах в IX–X вв. Происходят изменения в характере культуры населения. По всей территории степи распространяются однотипные ведущие категории вещей: плоские наконечники стрел, удила с большими кольцами, стремена с отверстием в дужке, другие предметы из орудий труда, оружия и конского снаряжения, облик которых в основном стандартизируется к XIII–XIV вв. В погребальном обряде происходит замена на обширной территории степей Евразии восточной и северо-восточной ориентировки погребенных, характерной для VIII–X вв., на северную и северо-западную.

Памятники XI–XII вв. кочевников степей юга Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии пока слабо выявлены и недостаточно изучены. Они малочисленны, разбросаны по большой территории, и каждый памятник в отдельности имеет ряд своеобразных черт, обусловленных этнической спецификой населения локальных районов (рис. 70).

В горном Алтае памятников XI–XII вв. известно очень мало. К этому периоду здесь относятся погребение с конем на р. Чарыш, вскрытое в 1826 г. К.Ф. Ледебуром [Ledebour K.F., 1829–1830; Atlas, 1829; Уманский А.П., 1964], и погребение девочки на могильнике Узунтал VIII, раскопанное в 1971 г. Д.Г. Савиновым [1972б, с. 287]. В деталях погребального обряда, в частности инвентаре, этих памятников сохраняются традиции предшествующего периода. Курган, раскопанный К.Ф. Ледебуром, представлял собой оградку из вертикально стоявших шиферных плит, засыпанную внутри камнями. Могильная яма оказалась разграбленной. На дне были найдены разбросанные кости человека. Выше них лежали череп и кости коня, около которых найдены железные удила с псалиями и железные стремена со слегка заостренной расплющенной дужкой. К этому погребению, вероятно, относятся также костяной седельный кант с циркульным орнаментом, костяная пряжка с заостренной головкой и костяным язычком, напоминающая пряжки сросткинской культуры, а также костяной втульчатый наконечник стрелы [Уманский А.П., 1964, с. 36, 44]. Такие костяные наконечники стрел изредка встречаются в памятниках кочевников горного Алтая и его степных предгорий VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 62]. Характер погребального сооружения этого памятника не совсем ясен. Как считает А.П. Уманский, это погребение, возможно, является вторичным в более ранней оградке с трупосожжением. Очевидно, здесь погребение с конем впущено в поминальную оградку VI–VIII вв. Более высокое сравнительно с захоронением человека расположение костей коня обусловлено размещением коня на приступке, подобно тюркским погребениям второй половины I тысячелетия н. э. в этом же районе [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 43; Гаврилова А.А., 1965, с. 28, 61; Могильников В.А., 1976, с. 17]. Датировка погребения XI–XII вв. определяется удилами, аналогичными хакасским XI–XII вв. [Кызласов Л.Р., 1969, табл. III, 99].

Погребение девочки на могильнике Узунтал VIII находилось в каменном ящике, сложенном почти на уровне древнего горизонта из плит, вертикально поставленных на ребро. Оно было перекрыто маленьким плоским каменным курганом. Девочка была погребена на спине, в вытянутом положении, головой на север. Инвентарь (бронзовый колокольчик, бусы, железный нож, обломок бронзового зеркала, раковины каури, костяная пронизка) датирует погребение XI–XII вв.

К тюркоязычным кочевникам горного Алтая и его степных предгорий, зашедшим далеко на север и испытавшим некоторое влияние местного лесного самодийского населения и ассимилировавшим его, относятся, как уже говорилось в главе 2, памятники сросткинской культуры, продолжавшей развиваться здесь вплоть до монгольского нашествия. К ним в первую очередь относятся Басандайка, Еловский и Осинковский могильники. Могильник Еловка I расположен на левобережье Оби, на юге Томской области [Матющенко В.И., Старцева Л.М., 1970]. Здесь исследовано семь погребений в шести курганах с земляными насыпями, пять из которых были впускными в курганы эпохи бронзы. Это обстоятельство может быть косвенным свидетельством того, что группа пришла сюда недавно и, не имея еще своего могильника, использовала чужие древние насыпи. В погребальном обряде населения Еловского могильника XI–XII вв. ярко выступают детали, характерные для ритуала алтайских тюрок VI–X вв. Покойники уложены в неглубокие могильные ямы на спине, в вытянутом положении, головой на север, с отклонениями от северо-западного до северо-восточного направления. Четыре погребения сопровождались захоронениями коней: в парном погребении было две лошади, в одиночных — по одной. Два женских и детское захоронения были без лошадей. В трех курганах скелеты коней располагались в углублениях на дне могильных ям, врезавшихся в грунт на 0,25-0,50 м. ниже уровня захоронения человека (рис. 71, 1, 2). В одном случае лошадь была уложена на ступеньке, возвышавшейся на 0,25 м. над захоронением человека. В могилах лошади отделялись от покойников перегородкой из горизонтально положенного бревна, функционально напоминающей деревянные перегородки в курганах тюрков горного Алтая VII–VIII вв. и VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 43]. Погребенные были уложены на берестяную подстилку и сверху перекрыты берестой или горбылями. В кургане 1 имелась обкладка могилы в форме сруба в два венца. Такое устройство погребальной камеры напоминает деревянные обкладки могил сросткинской культуры в районах Восточного Казахстана (курган 3 у Березовского совхоза) [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, рис. 1].

Итак, в целом обряд погребения с взнузданным и оседланным конем сближает погребения Еловского могильника с погребением, раскопанным К.Ф. Ледебуром на Чарыше, и другими тюркскими могилами. Отличает их от последних наличие берестяных, подстилок и перекрытий, а также присутствие в погребении кургана 7 круглодонного чашевидного сосуда, украшенного пояском ямок и насечек вдоль венчика (рис. 71, 10). И берестяные подстилки, и сосуды этого типа характерны для лесного самодийского населения средней Оби, на территорию которого проникла группа тюркоязычного населения и, очевидно, вступила с ним в тесные контакты.

Типичным памятником смешивающегося тюркского и самодийского населения XI–XII вв. является Осинковский грунтовый могильник в предгорьях Алтая, расположенный на правом берегу р. Оби, вблизи д. Камышенки, между Барнаулом и Бийском [Савинов Д.Г., 1971а, б]. На нем вскрыто 77 погребений, большинство которых принадлежит к XI–XII вв. и только

несколько относится к VIII–IX вв. и монгольскому времени. Погребенные лежали в неглубоких ямах на спине, в вытянутом положении, головой на север и северо-запад, в деревянных рамах с продольным или поперечным перекрытием. Покойников сопровождал многочисленный инвентарь: железные и костяные наконечники стрел, сложные луки, от которых сохранились костяные накладки, копья, кинжалы, ножи, тесла. В погребениях были найдены также пряжки и наборы блях от поясов, обломки зеркал, бусы из сердолика, халцедона, лазурита, серьги различных типов, детские игрушки, керамика и т. д. Встречены остатки женской одежды с нагрудником, богато украшенным бисером, перламутром, бусами из сердолика. В некоторых могилах находились сопроводительные захоронения собак и своеобразные браслеты из собачьих челюстей на ногах покойников [Савинов Д.Г., 1971а, с. 306]. Следует заметить, что сопроводительные захоронения собак неоднократно представлены в памятниках тюркоязычного населения горного Алтая и кимаков Прииртышья VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, с. 97; Арсланова Ф.X., 1969, с. 45, 49; Уманский А.П., 1970, с. 72]. Однако эта черта ритуала не является исключительно тюркской и нередко встречается в памятниках других этнических групп [Толстов С.П., 1935, с. 93; Чернецов В.Н., 1959, с. 147]. В Осинковском могильнике впервые для этого времени зафиксирована искусственная деформация черепов. По наличию своеобразной керамики, костяных наконечников стрел, отдельным деталям погребального обряда можно считать, что могильник принадлежал тюркизированному самодийскому населению Верхнего Приобья. К тюркским, южным элементам здесь относятся конское снаряжение, детали поясных наборов, железные наконечники стрел. В то же время отсутствие курганных насыпей и некоторые другие особенности погребального обряда и сопровождающего инвентаря отличают Осинковский могильник от Еловского и погребений на Чарыше и Узунтале VIII. Это не позволяет считать перечисленные памятники принадлежащими одной чисто тюркской этнокультурной группе.

Население, оставившее сросткинскую культуру, стало основой в формировании тюркоязычного населения западносибирской лесостепи, так же как кимако-кипчакские племена сыграли основную роль в образовании казахского народа.

К памятникам тюркоязычного населения Саяно-Алтая XI–XII вв. относится оригинальное погребение Л в Хушот-Худжиртэ в Монголии [Евтюхова Л.А., 1957, с. 217–220]. Основанием для датировки этого погребения служат удлиненные накладки со шпеньками [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 4],имеющие аналогии в памятниках XI–XII вв. [Кызласов Л.Р., 1969, табл. III, 115]. Захоронение в Хушот-Худжиртэ было совершено под четырехугольной каменной выкладкой размером 3,6x2,3 м. в могильной яме. Погребенный лежал в гробу, выложенном войлоком, на спине, в вытянутом положении, головой на запад. Параллельно ему, слева, с той же ориентировкой лежали голова и конечности коня. Инвентарь сравнительно немногочислен. На локте левой руки погребенного находился железный нож с деревянной ручкой в деревянных ножнах. Сохранились также большие куски одежды из шелковой ткани на подкладке из шелковой тафты. От узды в зубах коня сохранились двусоставные железные удила с большими кольцами [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 14], а от седла — стремя с дужкой, в которой прорезана прямоугольная петля для ремня [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 13], костяная подпружная пряжка с двумя прорезями и железным язычком, конструктивно близкая пряжкам такого типа монгольского времени [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 11], железные седельные кольца для приторочивания [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, б], которые появились в IX–X вв. [Кызласов Л.Р., 1960 г., рис. 6, 9] и продолжали использоваться вплоть до XIV в. [Максимова А.Г., 1965, табл. II, 10]. От сбруи сохранились также круглые небольшие железные пряжки, кусок ремня с бронзовыми бляшками [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 12] и несколько бронзовых бляшек.

Погребения с костями конечностей и головой (чучелом) коня на Саяно-Алтае и прилежащей территории малочисленны. Самое раннее погребение с костями конечностей лошади относится к VIII–IX вв. (Овюр, курган 22) [Грач А.Д., 1968а, с. 106–107]. Захоронения с головой и конечностями лошади встречаются в кимакских погребениях IX–X вв. степных предгорий северо-западного Алтая (Гилево V, Корболиха VII). В XI–XII вв., кроме Хушот-Худжиртэ, они известны в лесном Среднем Приобье, на Басандайке, в районе Томска [Басандайка, 1947, табл. 31; 38; 42]. В основном все это богатые разнообразным инвентарем погребения.

Обряд погребения с чучелом коня в среде тюркоязычных кочевников Саяно-Алтая появился в последних веках I тысячелетия н. э. и сосуществовал с погребениями, сопровождавшимися целой тушей коня. Возможно, что погребения с головой и конечностями коня, расположенные в близких территориально районах, принадлежат одной или близкородственным этническим тюркоязычным группам.

Курганы кипчаков XI–XII вв. исследованы в Среднем Прииртышье, в северо-восточном Казахстане. К этому времени здесь относятся могильники Качирский II, Леонтьевский и часть погребений Ждановского [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 54–56; Арсланова Ф.X., 1963б, 1968]. Для погребального ритуала типичны основные захоронения под земляными курганами диаметром 6-25 м. и высотой 0,5–1,2 м. с небольшими ровиками или углублениями у основания. В насыпях находятся остатки кострищ в виде древесного угля, обгоревших бревен и прокаленной земли. Под насыпями находится одно основное, реже — несколько погребений. Возможно, что в обычае размещения под одной насыпью нескольких погребений сохраняются традиции предшествующего периода VIII–X вв., когда ритуал помещения под одной насыпью нескольких могил был распространен в памятниках сросткинской культуры, а также у кимаков Среднего и Верхнего Прииртышья (Бобровский, Трофимовский, Зевакинский могильники и др.) [Арсланова Ф.X., 1963; Арсланова Ф.X., Кляшторный С.Г., 1973, табл. I; Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 45–47]. Погребенных хоронили на спине, в вытянутом положении, в прямоугольных грунтовых ямах без захоронений коня. В некоторых могилах находятся отдельные его части — голень, ребро [Арсланова Ф.X., 1968, с. 111], а также остатки сбруи. Внутримогильные сооружения представлены деревянными ящиками из плах без дна и долблеными колодами. Сверху ящики и колоды накрывали плахами. В одном случае (Ждановский могильник, курган 30) колода была перевернута вверх дном. В некоторых случаях перекрытия из плах уложены поперек могилы на заплечики в придонной части ямы (рис. 72, 1, 9). Дважды в курганах Ждановского могильника захоронения произведены в подбоях, устроенных в северных стенках могил и отгороженных от входных ям вертикально поставленными бревнышками (рис. 72, 3, 11) [Арсланова Ф.X., 1936б, табл. II]. В Среднем Прииртышье и Верхнем Приобье обряд захоронения в подбоях также существует с VIII–IX вв., где он представлен в могильниках Бобровском [Арсланова Ф.X., 1963а, рис. 4] и Камень II, курган 13.

Ориентировка погребенных неустойчива. Преобладает расположение костяков головой на запад с отклонениями. Кроме того, есть захоронения, направленные головой на север и юг.

Мужские и женские погребения различаются по составу сопровождающего инвентаря. Мужчин хоронили с оружием, ножами, кресалами, сбруей; женщин — с украшениями (серьгами, браслетами, бусами), зеркалами, ножницами, шильями и значительно реже — со сбруей. Наиболее интересной находкой, относящейся к этому времени, являются остатки высоких головных уборов, напоминающих знаменитые бокки, описанные Плано Карпини и Рубруком [Путешествия…, 1957, с. 27, 100]. Очевидно, как и многие другие категории предметов, эти шляпы появились у кипчаков еще в XII в. и получили особенное распространение уже в монгольское время.