Стёртые буквы
Шрифт:
— Брось, и ты не больно толста была, когда мы с тобой познакомились, — отмахнулась Ксанта.
— Так она еще и дикая, не знаю в кого. На парней и не глядит, ходит бука букой.
— Да ладно, не горюй, — вмешалась Виэни, — Хейзел вон у меня тоже скромница была, а сама видишь — и года после свадьбы не прошло, уже с почином! Ты кушай девочка, кушай, не слушай нас.
— Ас чего же ей не дичится, если ты ей ничего делать не даешь, — вставила словечко Ксанта. — Она у тебя рукодельница?
— Да, тут уж не жалуюсь, — гордо ответила Дарисса.
— Ну так
— Так ведь маленькая она еще… — Дарисса сбилась и засмеялась. — А и то правда, попробовать разве?
За стеной захныкала безымянная еще малышка Хейзел, и молодая женщина вскочила, едва не перевернув стол. Все проводили ее одобрительными улыбками.
— Вот мне, бывало, свекровь говорила: «Куда бежишь! Пусть себе покричит. Баловницей вырастет!» — вспомнила Виэни. — А я все равно не могла совсем ее плач слышать — сразу хватала. А вот ведь выросла не хуже других. Сама вон теперь бегает.
^ — А у меня с первым еще хуже было, — поддакнула Дарисса. — Свекровь с матерью моей поссорились — каждая мне кормилицу сыскала. Пока разбирались, мне молоко в голову чуть не ударило. Мне его сцеживают, выливают, а ребенок орет — грудь у кормилицы не берет. Ну разобрались наконец, вроде стал сосать, только отощал уже, слабый стал, минуточку другую пососет и засыпает. Свекровка уже говорила «Не жилец!» А я один раз ночью проснулась — слышу плачет еле слышно, хныкает так, кормилица спит, не добудишься. Я лежу, у меня из глаз слезы текут, из груди молоко, ну я и взяла его к себе, а он сразу хвать сосок и зачмокал. Так по ночам тайком и кормила. А сама девушку в Венетту послала — к Ксанте. Ух, она меня тогда и отругала, когда явилась! Что ты, говорит, над ребенком мудришь! Головой думать не можешь, хоть грудь свою послушай! Потом дочек я уже с самого начала сама кормила…
В один из самых темных вечеров на изломе зимы по всему Прише-ламью чествовали повитух. Мужчин в тот вечер изгоняли из дома, а женщины собирались у той, что родила последней, ужинали в складчину, болтали о детях и одаривали повитуху. По счастью, обычай предписывал, что за столом должно быть не больше семи человек, а то никакая кухня не вместила бы всех женщин Венетты и Кларетты, которые с легкой руки Ксанты стали матерями. Так что эти вечера у жрицы Тишины были расписаны на много лет вперед.
Как обычно, засиделись допоздна, то есть до самой кромешной темноты, но в конце концов стали расходиться. Виэни и Хейзел хотели оставить Ксанту ночевать у себя, но та отказалась наотрез. «Дреки с Ингольдой будут волноваться. Я обещала, что вернусь сегодня же». Тогда в разговор вступила Дарисса. Она этой же ночью уезжала в Кларетту и рассчитывала к рассвету быть на перевале, но тем не менее во что бы то ни стало желала дать Ксанте двух своих слуг в провожатые. Ксанта в ответ только фыркнула:
— Ну вот еще, мода! Так посмотрят, что я с охраной хожу, в другой раз непременно ограбят.
Вышли они вместе, и Дарисса задержала подругу на крыльце.
—
— Зачем? — изумилась Ксанта.
— Ну сколько уже тебе можно здесь жить? И люди тут грубые. А у нас сама знаешь — тепло, хорошо, спокойно. Я устрою так, что твоему Храму будет почет, какой тебе здесь и не снился.
— У вас пироги с рыбой не пекут, — отшутилась Ксанта. — А по правде говоря, Дара, ты же знаешь, я бы для тебя, что хочешь сделала. Но не могу. Не я решаю, где мне жить.
— Ну тогда… — Дарисса помедлила. — Не хотелось тебе в праздна настроение портить, только я вот что хотела сказать. Мне в этом году не удалось в вашем храме Дариссы свою Верховную жрицу посадить. И в храме Дея тоже к нам больше не благоволят. А черные близнецы Айд с Аэтой, сама знаешь, всегда тебя недолюбливали. Ты ведь так и не выбрала себе покровителя.
— Нет, а зачем он мне?
— Лучше спроси, зачем ты ему. Словом, будь осторожна, пожалуйста. Если что случится, я теперь тебя защитить не смогу. И позволь моим людям тебя проводить.
— Зачем? — повторила Ксанта. — Думаешь, двое человек защитят меня от всех четырех Храмов разом? Не смеши! Никому я не нужна. Кто еще будет ради меня лихим людям деньги платить? Да весь годовой доход с моего Храма на эту плату и уйдет. Смысла нет.
— Ну сделай мне приятное!
— Вот еще, будет ради меня кто-то сапоги топтать. Двадцать лет почитай здесь прожила, никогда такого не было!
— Ксанта!
— Ладно, ладно. Только ради тебя.
2
Ксанта чувствовала себя ужасно смущенной — впервые в жизни кто-то шел с ней рядом потому лишь, что такова была его работа. Ей было странно даже подумать о том, что люди, такие же как она, пусть на короткое время, но находятся у нее в услужении, и она даже не решалась заговорить с ними, не зная, что обидит их больше — безразличие или фамильярность. «Ладно, пусть думают, что я невоспитанная бука, пусть вечером перемоют мне все кости, в конце концов, мы больше в жизни друг друга не увидим», — утешала она себя.
Ксанта была так поглощена собственными переживаниями, что перестала следить за дорогой и едва не заблудилась. Наконец она остановилась на полутемной площади и стала соображать, где они сейчас и как побыстрее добраться до Храма. Опять же ей было страшно неудобно гонять по городу зазря подневольных людей, да еще и из Кларетты. «Сама хвасталась, что двадцать лет тут прожила, а теперь так опростоволосилась!» Они все еще не вышли из богатых кварталов — дома на площади были каменные, двухэтажные, мансарды выдавались далеко вперед, и уходящие от площади улочки тонули в тени. С неба сыпался мелкий колючий снежок, но было безветренно, а потому не слишком холодно. Ксанта, как потерянная, бродила по площади, но потом различила бледный отсвет в конце одной из улиц — это снег на реке отражал свет Венка Судьбы. Ладно, сейчас выйдем к реке, а там уж точно не заблудимся.