Стервочки Кирилла Граненкова

Бурлаков Александр

Андрею протянули стакан и печенье в кулёчке.

– Ну, будем…

Чуть позже последовал второй тост.

– Уже стемнело – щас припрутся… – тихо заметил хриплый, который всё время почти неподвижно сидел на корточках в узком проёме между двумя гаражами так; что Трелуцкому не удавалось подробно разглядеть его внешность.

– Ладно – Андрей-воробей, закурить дашь?

– Конечно! – лейтенант протянул полпачки «Нашей Марки» и, как бы машинально, немного нагнулся к сидящему, дабы его угостить.

– У меня свои! – сухо отрезал тот и слегка отвернулся.

Тогда Андрей отдал сигареты Толяну:

– На, угощайся!

– Ну давай! Ну, братан – нам,

пора по домам, – в рифму сообщил местный царёк,– видак пора смотреть: у меня новая кассета с Чаком Норрисом. Хошь после тебе подкину глянуть?

– Конечно! После как-нибудь встретимся. – Согласился Андрей, лишь бы продлить разговор. – А я тебе новое секс-видео, вчера зампоста таможни знакомый подогнал. Им контрабандисты вместо ксивы подсуетили. – Присочинил легенду лейтенант, на ходу из воздуха, с тем, чтобы больше втереться в доверие к этой подозрительной пятёрке.

Тем не менее, компания стала собираться, лишь хрипловатый пока ещё сидел. Выпили на посошок, вопреки тому, что оставалась ещё полбутылки.

– Хорошее у вас винцо! – похвалили лейтенант, возвращая стакан и печенье.

Только разговора дальше никто не поддержал. Трелуцкий почувствовал, что у заинтересовавшей его компании наметилось какое-то любопытное дело. Скорее всего, тип в проёме что-то замыслил и подбил на это простоватого Толяна. Одна Людмила, судя по всему, ничего не знала о готовящемся и продолжала глуповатую болтовню с Андреем; вероятно, хотела заставить поревновать своего любовника. А может он ей уже наскучил? Теперь она проверяет – осторожными намёками – моральную прочность младшего офицера милиции.

– Ладно – до завтра! – Андрей направился в сторону дома, делая вид, что захмелел от портвейна. Зато, заходя за угол, он осторожно обернулся. «Братаны» докончили портвейн и впятером двинулись вдоль линии гаражей. Остановились, закурили по сигарете и побрели неспеша дальше по направлению к Крепостному переулку.

– Да ну вас всех к чёрту! – махнул рукой Андрей и пошёл своей дорогой.

Смело нырнув в непроглядную темень своего подъезда, Андрей по привычке без труда отыскал родную дверь на втором этаже и почти бесшумно отворил её ключом.

Вся семья была в сборе, хотя каждый занимался своим делом. Эти несколько минут перед сном, оставшиеся от рабочего дня, каждый мечтает посвятить личным шалостям или пристрастиям. Стихают любые перепалки – ведь все стремятся максимально насладиться получасиком, отведённым исключительно для себя самого. Во всей квартире воцарилась уютная тишина, прерываемая лишь какими-то сюрреальными отголосками и отзвуками, вырывающимися то ли из телеэфира, то ли из каких-то музыкальных устройств.

Мягкая предночная тишина в старом – давно обжитом людьми и животными с их непростыми характерами и причудами, доме оживляет безобидные образы сказок детства. Делает полузримыми, полуосязаемыми многие острые фрагменты прошлого, позволяя по-новому прочувствовать их когда-то неуловимую суть. Предоставляет редкий шанс постичь то, что окружающий Мир состоит не только из расчетливого сознания плюс реального вещества материи – так полюбившихся материалистам; но и ещё из переменчивой, непостоянной одухотворённой субстанции, которая растворяется вокруг во всём. В домашней тишине позднего вечера неожиданно начинаешь улавливать закулисную сторону многих привычных вещей.

«Когда-то моя бабушка говорила мне: в каждом дне или ночи обязательно наступает такая минутка, когда можно загадать любое желание и оно непременно сбудется. Важно лишь каждому не упустить свою такую минутку да правильно загадать и произнести вслух или про себя своё пожелание…» – вспомнил Андрей. Осторожно переступив порог, Андрей замер у входа, ощущая, как понемногу спадает напряжение дня. Мать ещё копошилась на кухне, делая какие-то заготовки назавтра. Она первой увидела сына.

– Почему ты так долго?

– Задержался… Работы много.

– Хм! Больно заработался – от тебя сильно па-ахнет спиртным?!

– Да. Мы выпили совсем немного пива с Костей. Старлеем – ну я тебе рассказывал: участковый, как и я, мой сосед по участку, хороший товарищ…

– Вот-вот: собутыльник!

– Мама! Что ты говоришь?! Костя – замечательный парень! Человек интеллигентный, порядочный.

– Да, конечно: все начинают понемногу. В компании пьяниц все друзья хорошие – подливают, а потом…

– Мама! Ты сильно преувеличиваешь! Мы взрослые мужики и держим всё под контролем.

– Да, да! Все именно так и говорят…

Андрей впервые с откровенным сочувствием посмотрел на мать: маленькая, вечно чем-то озабоченная, никогда не улыбающаяся,– беспомощно взирающая на реалии современного мира. Она всё ещё жила в атмосфере, созданной для неё принципами её отца – яростного коммунара семнадцатого… Мать работала учительницей математики в школе Андрея. За щуплость и малый росточек остряки, ещё в институте, прозвали её Мышкой; плюс ко всему фамилия ей от отчима досталась как нарочно соответствующая: Мышакина. В школе прозвище закрепилось за ней навечно, а появившегося здесь же Андрея, естественно, тотчас окрестили Мышонком. Вероятно, этот фактор снизил симпатии подростка к математике, зато приблизил к Истории…

Андрей знал, что его перемена в профессии не обрадовала никого из его аляпатриотической родни: неожиданно для всех мышонок-историк превратился в офицера милиции. В настоящий момент у окружающих уже закончился лёгкий шок от случившегося, теперь они могли выразить своё отношение к тому более конкретно. Ведь теперь в России сотрудников милиции боялись разве что дети в песочнице, у большинства россиян непредвиденные соприкосновения с блюстителями правопорядка, вызывали лишь досаду за потраченное время и раздражение. У всех на слуху держались громкие имена районных авторитетов – гарантов соблюдения междворовой конституции. Так что младший лейтенант, насупившись, жевал ещё тёплую вермишель на шкварках с луком вприкуску с ливерной колбасой; погружаясь во всё более мрачные мысли под монотонность материнских сетований. Он уже не раз подумывал о том, чтобы снять где-нибудь комнатёнку, только милицейская получка не слишком превосходила «финансовую истерику для постсоветского историка» – так Андрей окрестил свою получку на предыдущей работе. Поэтому молодому офицеру всё чаще доводилось коротать ночи в дежурке либо на своём опорном пункте, на составленных в ряд стульях плюс стопке старых газет вместо подушки. Это негативно отражалось на его службе, поскольку участковому всё время приходится крутиться перед людьми: он в любой час должен быть выглажен, выбрит, свеж.

Об этом ему как раз и талдычила мать, зато совсем с иной целью:

– Андрюша – ты весь прокурен, па-ахнут носки, одежда замята и я…

– Мама – я же весь день на ногах, а форменных шведок всего три! Из них одна – белая – парадная, некаждодневная. Когда мне их стирать?!

– У тебя миллион других рубашек!

– Ты прекрасно знаешь: мне положено быть в форме.

– Эх, Андрюша! Я давно тебе хотела сказать, что мне не нравится, что ты выбрал эту… работу. Ты стал совершенно другим: грубым, озлобленным. Может лучше тебе вернуться в музей?