Стервятники
Шрифт:
— Как сильно ты меня любишь? — спросила Катинка, наклонившись и покусывая его за ухо.
— Я восхищаюсь тобой, — выпалил он. — Я обожествляю тебя.
— Ты всегда так добр ко мне. — От ее хрипловатого голоса у него пошли мурашки. — Я хочу платить добром за добро. Я написала отцу. Рассказала об обстоятельствах смерти пирата и объяснила, что это не твоя вина. Письмо я отдам капитану галеона, отплывающего домой, чтобы он лично передал его папе.
— Можно мне прочесть письмо, прежде чем ты его отправишь? — настороженно спросил Ван де Вельде. — Оно
— Конечно, можно. Я принесу его тебе завтра утром, перед тем как ты поедешь в замок.
Катинка снова провела по его голове губами, и ее пальцы скользнули с плеч губернатора на грудь. Расстегнув камзол, она просунула под него руки, взяла его мощные обвисшие груди и принялась мять их, как комки мягкого сдобного теста.
— Ты славная маленькая женушка, — сказал он. — Я хотел бы показать, как я тебя люблю. Чего тебе не хватает? Драгоценностей? Домашнего любимца? Нового раба? Скажи своему старому Петрусу.
— У меня есть небольшой каприз, — застенчиво и скромно ответила она. — В темнице сидит один человек…
— Один из пиратов? — попробовал он догадаться.
— Нет, раб по имени Альтуда.
— А, да. Я о нем знаю. Мятежник и беглец! На следующей неделе я им займусь. У меня в столе уже лежит смертный приговор, его надо только подписать. Передать его Неторопливому Джону? Хочешь посмотреть? Да? Хочешь позабавиться? Ну как я могу тебе отказать?
Она опустила руки ниже и начала развязывать панталоны. Он расставил ноги и удобно откинулся, чтобы облегчить ей задачу.
— Я хочу, чтобы ты помиловал Альтуду, — прошептала она ему на ухо.
Губернатор распрямился.
— Ты с ума сошла!
— Фу, грубиян!
Катинка надула губы.
— Но он беглец. Он и его банда убили двадцать наших солдат, которые пытались их схватить. Я не могу его освободить.
— Это я понимаю. Но я хочу, чтобы ты сохранил ему жизнь. Можешь поставить его на работу на стенах замка.
— Не могу! — Он покачал головой. — Даже для тебя.
Катинка вышла из-за кресла и склонилась перед ним. Пальцы ее снова заработали над завязками панталон. Он попытался сесть, но она толкнула его на спинку и просунула руки.
«Да будут свидетелями все святые, как мне трудно справиться с этим старым содомитом. Да у него мягкий и белый, как невзошедшее тесто», — думала она, гладя его член.
— Даже ради твоей любящей жены? — прошептала она, глядя полными слез фиалковыми глазами и думая при этом: «Вот так-то лучше. Увядшая лилия начинает подниматься».
— Я хочу сказать, это будет очень трудно.
Губернатор оказался в затруднительном положении.
— Я понимаю, — прошептала она. — Но мне так же трудно было написать письмо отцу. Мне не хотелось бы сжигать его.
Она встала и подняла юбки, как будто собиралась перелезть через изгородь. Ниже пояса она была обнажена, и у губернатора глаза выпучились, как у трески, которую вытащили из воды. Он попытался сесть и схватить ее.
«Нет, больше ты на мне
Она оседлала его, как садилась верхом на кобылу.
— О Боже, как ты силен! — воскликнула она, вводя его в себя. Единственное удовольствие, какое она при этом получала, давала ей мысль о Сакине, прислушивающейся за дверью. Катинка закрыла глаза и представила себе стройные ноги Сакины и сокровище, которое лежит между ними. Эта мысль воспламенила ее; она знала, что муж почувствует ее возбуждение и решит, что он — его причина.
— Катинка! — Он булькал, словно тонул. — Я люблю тебя.
— А помилование? — спросила она.
— Не могу.
— Тогда и я не могу, — сказала она и приподнялась у него на коленях.
Она с трудом удерживалась от смеха, глядя, как раздуваются его щеки и еще больше выпучиваются глаза. Он дергался и извивался под ней, тщетно пронзая воздух.
— Пожалуйста! — взмолился он. — Пожалуйста!
— Помилование?
Она дразняще нависала над ним.
— Да, — всхлипнул он. — Все, что хочешь. Я сделаю все, что ты хочешь.
— Я люблю тебя, муж мой, — прошептала она ему на ухо и опустилась, как птица на гнездо.
Она помнила, что в последний раз он продержался, пока она считала до ста. «Попробую заставить его кончить к пятидесяти».
И она принялась раскачиваться, чтобы улучшить свое прежнее достижение.
Мансеер открыл дверь камеры Альтуды и проревел:
— Выходи, собака! По приказу губернатора будешь работать на стенах.
Альтуда вышел, и Мансеер сердито посмотрел на него.
— Похоже, ты не будешь плясать на виселице кадриль с Неторопливым Джоном. Но не радуйся: на стенах ты доставишь нам не меньше развлечений. Об этом позаботится Барнард со своими псами. Ставлю сто гульденов, что зиму ты не продержишься.
Хэл первым в цепочке выходил из подземелья и остановился возле Альтуды. Они долго и пристально смотрели друг на друга. Обоим увиденное понравилось.
— Если подумать, внешность твоей сестры нравится мне больше, — улыбнулся Хэл.
Альтуда был миниатюрнее, чем Хэл мог предположить по голосу, и в его внешности ясно сказывались долгие месяцы заключения. Кожа бледная, а волосы спутанные.
Но тело, видное сквозь дыры в одежде, аккуратное, сильное и гибкое. Взгляд откровенный, лицо красивое и открытое. Хотя глаза у него миндалевидные, а волосы прямые и черные, в его наружности видна и английская кровь. Голова сидит гордо, челюсть упрямая.
— А ты из какой колыбели выпал? — с улыбкой спросил он Хэла. Было видно, что он очень рад возможности выйти из тени виселицы. — Я ждал мужчину, а вижу мальчишку.
— Выходи, жалкий убийца и предатель! — закричал Барнард, когда тюремщик передал ему заключенных. — Может, ты до поры избежал виселицы, но у меня приготовлено для тебя несколько радостей. Это ты перерезал в горах горло моим приятелям.