Стержень мрака (Атлантический дневник)
Шрифт:
Я заглядываю иногда на сайт теперь уже разоблаченного института и гадаю, стоит ли выкладывать восемнадцать с полтиной за трактат, который не сулит легкого чтения и из которого я уже вряд ли узнаю что-то новое. В отличие от науки, которая обычно решает частные проблемы коллективным натиском, метафизика – это всегда нечто вроде штурма вечности в одиночку, неизбежно обреченного на поражение. Но я не могу не думать, что же подвигло этого человека, столь преуспевшего в жизни, потратить, по его собственному признанию, почти тридцать лет на безуспешную попытку вырвать у Вселенной ее главную тайну. Теперь на сайте появилась рубрика «Об авторе», где Сэндерс без тени досады упоминает о том, как его разоблачил дотошный
ДНИ ГНЕВА
Теперь мы точно знаем, когда и чем началось тысячелетие.
В десять утра, то есть уже в одиннадцать по восточному времени, я сел в Миннеаполисе в прокатную машину, нажал кнопку радио и впервые все услышал. В городе уже объявили частичную эвакуацию: собственной высотной башни, одноименной нью-йоркским близнецам, федеральных учреждений и самого крупного в США розничного торгового комплекса. Прямо перед кольцевой дорогой возникла пробка и продолжалась четыре часа, без поблажек и способов побега, потому что все съезды были тоже забиты. Люди в соседних машинах сидели молча, с отвлеченными лицами радиослушателей, или выбивали пальцами чечетку на клавиатуре сотовых телефонов. Полчаса спустя пожилой человек из бежевого «доджа» прямо передо мной вышел на обочину, опустился на колени и стал молиться. К нему присоединилась супружеская пара из микроавтобуса.
Поначалу то, что я услышал, показалось мне галлюцинацией или грубым массовым розыгрышем, вроде классической «Войны миров» Орсона Уэллса, – вопреки очевидности, потому что голоса ведущих Национального публичного радио были слишком хорошо знакомы, и ничего подобного от них ожидать не приходилось. Через пять минут стена мысленного сопротивления рухнула, и я с трудом подавил тошноту. Все было чистой правдой: четвертый самолет совершал свой предсмертный разворот над Пенсильванией.
Некоторое время ведущий шоу вел беседу с радикальным профессором из Калифорнии, который утверждал, что Америка получает по заслугам. Слушатели, звонившие в студию, задыхались от отчаяния и ненависти, и я не мог не разделить и то, и другое, но все же краем сознания понимал, что этот бессовестный болтун олицетворяет собой ту невероятную свободу, которая была главной мишенью неведомых убийц и которую нам теперь предстоит защищать. В день, когда мы больше не услышим в Америке оскорбительных и кощунственных наветов, мы поймем, что рухнуло нечто гораздо большее, чем две башни и треть Пентагона, и что столетия пролетели напрасно. Мы поймем, что поражены в самое сердце.
Вечером в мотеле в О-Клер я впервые увидел апокалипсис воочию, и увиденное ничем не отличалось от того, что я десятикратно услышал и вообразил с голоса диктора по дороге. Ведущий NBC Питер Дженнингз сидел перед экраном после 12-часовой вахты, словно наркотическая сомнамбула, дирижируя капеллой репортеров и комментаторов, без пиджака и в сбившемся набок галстуке, подхватывая в воздухе медленные ускользающие слова. Ему, как и другим журналистам, в этот день выпала самая длинная смена, профессиональный триумф, зенит всей карьеры. Журналистам выпадает повод отличиться тогда, когда всем остальным лучше бы обойтись без этого повода.
Я заснул с дистанционным пультом на одеяле, а когда наутро открыл глаза, на экране по-прежнему полыхала многотысячная смерть, и этажи растворялись в воздухе, полные истошного и никому не слышного крика: эпиграф эпохи, визитная карточка вечности.
Если оставить в стороне фотографии и плакаты, моя зрительная память не сохранила
Фундамент закладывали в 1966 году, а церемония открытия с ленточкой и ножницами, с речами и шампанским состоялась в апреле 1973-го. Автор проекта – Минору Мурасаки, которому поручили втиснуть максимум коммерческой площади в минимум географической. Ньюйоркцы поначалу отнеслись к новой достопримечательности городского ландшафта скорее с насмешкой, чем с гордостью, – их прозвали «последней эрекцией Нельсона Рокфеллера», губернатора штата, известного своим небезразличием к противоположному полу и впоследствии прогремевшего пикантными подробностями скоропостижной смерти. Репутации архитектурного шедевра Международный торговый центр так и не завоевал – подобие любви, как в долгом браке, пришло скорее от привыкания, как это было у парижан с Эйфелевой башней. Эстетическим спасением для нью-йоркских башен стал тот факт, что их было две и они как бы состояли в непрестанном диалоге друг с другом, беседовали о вечности высоко над нашими головами. Вечность обернулась мгновением.
Остались некоторые детали интерьера. Лет 12 или больше назад я прибыл с приятелем на Манхэттен из Нью-Джерси на подземном экспрессе, конечная станция которого располагалась как раз под башнями, – к этому прошедшему времени еще трудно привыкнуть. Уже вечерело, в зале было полупусто, и многие из магазинов, приютившихся в основании небоскребов, постепенно закрывались. У самого выхода я нагнулся и поднял пятидолларовую купюру. Эти пять долларов я вернул пару недель назад сторицей, позвонив в Красный Крест. Я надеюсь, что потерявший был просто случайным прохожим вроде меня и что он сегодня не обидится, что возвращено не вполне по адресу.
После катастрофы Интернет запестрел проектами архитектурного «ответа бен Ладену» с матерными посвящениями: целые грозди новых башен, до самой стратосферы. Все это тщетно: любимую, но некрасивую жену не заменить такой же некрасивой, только на полметра выше. Эти новые башни никогда не станут теми прежними, где я когда-то вышел из поезда и откуда три тысячи человек не вернулись домой. Есть предложение разбить мемориальный сквер – на самом дорогом куске недвижимости на планете, потому что память дороже.
Когда люди уже бежали в панике по темным и дымным лестницам, навстречу им поднимались пожарные. В этом не было ничего исключительного, потому что у пожарных как раз такая работа, и многие из спасшихся двадцати с лишним тысяч обязаны жизнью именно им. Сами они потеряли в этот день до 400 человек, включая всю командную верхушку. Тем, кто был заперт огнем и дымом на верхних этажах, не помогла даже эта жертва героев, и свидетели с ужасом вспоминают, как люди, потеряв надежду и в безумной попытке обрести последнее достоинство, стали прыгать из окон – поодиночке и попарно, взявшись за руки.
Нью-йоркские пожарные – большей частью ирландцы и итальянцы, католики, и в одной из пожарных частей у них был собственный отец-исповедник Майкл Джадж. Он то и дело вступал в конфликт с церковью из-за своего обыкновения отпускать своим подопечным все грехи скопом: вы, дескать, ребята, делаете божье дело. 11 сентября, когда на его паству обрушились тысячи тонн бетона и металла, отец Майкл прибыл на место катастрофы для последнего причащения умирающих. Совершая таинство, он снял шлем, и в это время на него упала женщина – одна из тех, прыгнувших в вечность. Тело священника не отдали в морг, отнесли на станцию и положили там на импровизированном алтаре. Пожарные стали героями ньюйоркцев, и отец Майкл – теперь навсегда их ангел-хранитель, как бы ни распорядился Ватикан.