Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Его медали все и ордена.
Как толстый жук, ползет он и поклоном
Ответствует чиновным лишь персонам.
За ним гвардейский франт, молокосос,
Весь тонок, прям, подобен пике длинной,
Тугой ремень вкруг талии осиной.
За ним – чиновник. Позабыв мороз,
Глядит кругом, кому бы поклониться,
Кого толкнуть, пред кем посторониться,
И, пресмыкаясь, точно скорпион,
Пред старшими юлит и гнется он.
В средине – дамы, мотыльки столицы:
На каждой шаль и плащ из-за границы,
Во всем парижский шик, и щегольски
Мелькают меховые башмачки.
Как снег белы, как рак румяны лица.
Но двор отъехал. Время по домам.
К хозяевам, как челноки к пловцам,
Теснясь в морозном северном тумане,
Катят кареты, колымаги, сани.
И вот разъезд. Пустеет все кругом.
Последние расходятся пешком.
Иной в чахотке, кашляет, и все же
Соседу вторит: "Я доволен тоже!
Царя видал, с пажами поболтал,
И мой поклон заметил генерал".
Но чужеземцев кучка там гуляла.
Иной был весь их облик, разговор.
Они прохожих замечали мало,
Но каждый дом приковывал их взор.
Они на стены пристально глядели,
На кровли, на железо и гранит.
На все глядели, будто знать хотели,
Как прочно каждый камень здесь сидит.
И мысль читалась в их глазах унылых:
"Нет, человек его свалить не в силах!"
И десятеро прочь пошли, а там,
На площади, лишь пилигрим остался.
Зловещий взор как бы грозил домам.
Он сжал кулак и вдруг расхохотался,
И, повернувшись к царскому дворцу,
Он на груди скрестил безмолвно руки,
И молния скользнула по лицу.
Угрюмый взгляд был тайной полон муки
И ненависти. Так из-за колонн
На филистимлян встарь глядел Самсон.
Вечерний сумрак на челе суровом
Лежал недвижным гробовым покровом,
И мнилось – ночь, сменяющая день,
Покинув неба горние селенья,
На том лице промедлила мгновенье,
Чтоб над землей свою раскинуть тень.
Невдалеке стоял там и другой,
Но не пришелец из чужого края,
А житель Петербурга молодой.
В тот самый вечер, нищих оделяя,
Встречал их всех приветом братским он,
Расспрашивал про их детей и жен.
Потом, простясь, он на гранит прибрежный
Облокотился и стоял, смотря
На темный город, на дворец царя,
Смотрел не так, как пилигрим мятежный.
Он взоры опускал, издалека
Солдата распознав иль бедняка.
И, полон дум, воздел он к небу руки,
Как бы небесной горестью томим.
Так в бездны ада смотрит херувим,
И зрит народов неповинных муки,
И чувствует, что им страдать века,
Что в безутещной жажде избавленья
Сменяться долго будут поколенья
И что заря свободы не близка.
И часто в снег на берегу канала
Его слеза горячая стекала;
Но бог ведет слезам подобным счет,
И счастье он за каждую пошлет.
Был поздний час. И так они стояли,
Друг другу незнакомы и одни.
Но наконец опомнились они
И долго друг за другом наблюдали.
И подошел к скитальцу тот, другой,
И молвил: "Брат, ты, верно, здесь чужой.
Откуда ты, куда твоя дорога?
Приветствую тебя во имя бога.
Я сын христовой церкви и поляк.
Крест и Погоня – видишь, вот мой знак".
Но тот взглянул, не проронив ни слова,
И прочь пошел, в раздумье погружен.
И вспомнил незнакомца молодого
Лишь поутру, когда тревожный сон
Бежал с его очей. И думал он:
"Зачем ему вчера я не ответил?"
О, если бы его он снова встретил!
Та речь, тот голос был ему знаком.
И образ тот, как тень скользнувший мимо,
Запал так странно в душу пилигрима…
А может быть, все это было сном?
Шел дождь. Укрывшись под одним плащом,
Стояли двое в сумраке ночном.
Один, гонимый царским произволом,
Сын Запада, безвестный был пришлец;
Другой был русский, вольности певец,
Будивший Север пламенным глаголом.
Хоть встретились немного дней назад,
Но речь вели они, как с братом брат.
Их души вознеслись над всем земным.
Так две скалы, разделены стремниной,
Встречаются под небом голубым,
Клонясь к вершине дружеской вершиной,
И ропот волн вверху не слышен им.
Гость молча озирал Петров колосс,
И русский гений тихо произнес:
"Вершителю столь многих славных дел
Воздвигла монумент Екатерина.
На буцефала медный царь воссел,
И медный конь почуял исполина.
Но хмурит Петр нетерпеливый взор:
Хоть перед ним без края даль открыта,
Гиганту тесен родины простор.
Тогда за глыбой финского гранита
В чужой предел царица шлет баржи,
И вот скала, покорствуя царице,
Идет, переплывает рубежи
И упадает в северной столице.
Тут скакуну в веселье шпоры дал
Венчанный кнутодержец в римской тоге,