Стихотворения и поэмы

Сосюра Владимир Николаевич

210. «Цветы колышутся в мечтанье…»

Цветы колышутся в мечтанье, и я гляжу, гляжу на них — и снова вижу очертанья донецких склонов меловых. Там я бродил, цветы сбирая, сбирал у шахты уголек еще мальцом. Трава степная там пахнет так же, в тот же срок. Завод знакомый на пригорке, гудок сквозь черный дым кричит, и мимо проходной конторки толпа друзей моих спешит. В поселок, за горой покатой, от сердца струны к ним бегут… Там с белым узелком когда-то и я спешил сквозь дым и гуд. Я помню ночи голубые, и небо в солнечном огне, и цех гремящий, где впервые смуглянка улыбнулась мне, и как я шел под грохот грома, рассвет встречая огневой, и как порог родного дома переступил, окончив бой… Летите, думы, светлым роем туда, за синеву озер, где сквер за школой заводскою из

веток сплел сквозной шатер, где солнца блеск упал на травы, как будто что-то ищет он… Но где взор девушки кудрявой, где мальвы, где гитары звон? Лазурь в огне, реки блистанье… О, как хочу увидеть их — и синь волны, и очертанья донецких склонов меловых! 21 июля 1948

211. «Встрепенется чутко…»

Встрепенется чутко песня — и туда, где течет Бахмутки мутная вода, и тропою звонкой мчится вдоль садов в степь, где я мальчонкой пас чужих коров. Тучи золотые в тихом свете дня. Ноженьки босые, колкая стерня. На стерне той голой я стоял вдали, а ребята в школу, в Звановку прошли. Шли порой осенней дети в первый класс. Денег на ученье не было у нас. Капал дождик тонкий. Брел я налегке, в мамкиной кофтенке, с посошком в руке. Долго так с тоскою я глядел на шлях. Ветер надо мною плакал в проводах. Капле на просторе сам я был под стать… С батькой стал я вскоре по складам читать. Поступил я в школу. Позже — на завод. Даль в дыму, тяжелый блеск донецких вод. Озаренный светом боевых тревог, стал давно поэтом малый паренек… …Встрепенется чутко песня — и туда, где течет Бахмутки мутная вода, и тропою звонкой мчится вдоль садов в степь, где я мальчонкой пас чужих коров… 21 июля 1948

212. «О дней моих весна, тебя я в песни кличу…»

О дней моих весна, тебя я в песни кличу, и ты идешь ко мне, свободна и легка, с донецких берегов… В заре твое обличье, и на челе моем лежит твоя рука… Прозрачна и ясна, и сквозь нее видны мне бескрайние поля, пожары за рекой, и слышу пушек гром. На терриконов дымы иду в шинели я, вихрастый, молодой. Подсумок на ремне, винтовка, бинт на горле, обмотки на ногах все в глине и в крови… Иду, иду… Ко мне, как будто бы из горна… То молодость моя, былые дни мои… Вот я прощаюсь с ней, она навек чужая… в далеком Бахмуте… Окончились бои. Вот я иду в слезах, пути не разбирая… То молодость моя, былые дни мои… Вот Харьков шумный… Я уже поэт известный. Еще рабфаковец, а уж читают им, студентам, обо мне… О, дней далеких песни, о, дни, когда я был бездумно молодым! Я с девушкой иду, и в розовые губы ее целую я на улице при всех, везде ручьи звенят так весело и любо, и юный смех звучит, наш беззаботный смех. Неужто уж рассвет? Как быстро ночь промчалась! Я в зеркало смотрю… Уже седею я. И все-таки за всё, что в сердце отсияло, благодарю тебя, о молодость моя! 19 августа 1948, 1958

213. ТРЕТЬЯ РОТА

Павлу Беспощадному

Я пришел к тебе, матушка наша, Третья Рота, родная моя, чтобы петь о тебе еще краше, чем когда-то я пел про тебя. Про Донец и цветущее поле в бирюзовом разгоне путей, про завод и родное приволье, про героев — твоих сыновей. Не забыть нам о юности хмурой, звон оков и в крови краснотал… И на шахте парторга Сосюру, брата милого, я целовал. Милый Януш!.. Я видел: седины, слезы-росы катились по ним… Вспомнил ты, как из мрака-руины мы с боями шли к дням золотым. Шестопалов… Когда-то мы «в перья» наиграться с тобой не могли… Инженерами жизни теперь мы со страной вместе к счастью пришли. Больше мрак нам проклятый не страшен, о мой край — царство угля и руд! Я пришел к Беспощадному Паше и пою вдохновенный наш труд. О поэт мой, о брат мой, с тобою из шахтерской мы вышли семьи, чтобы петь про гудки и забои, про людей, что твои и мои, про шахтеров, что к высям крылатым поднимают трудящийся класс. Ведь когда бы их не было, брат мой, то с тобою бы не было нас. Третья Рота… Донец, терриконы, дым завода над синью реки… Как салюты, гудят упоенно над веками Донбасса гудки. Сентябрь 1948, 1958 Ворошиловград

214. ОДЕССЕ

Мы здесь по улицам прошли, товарищи мои. Любовь с поэзией

вели меня, юнца, в бои. Меня отсюда эшелон на грозный запад вез, где сбруи звон, и крик, и стон, где гул орудий рос, где разливалися моря кровавые в огне. И кари очи, как заря, там улыбались мне… Поэзия моя, вон в том я парке с ней гулял. Недаром парк себе потом Шевченко имя взял. В потоке лет я не забыл те дни… Здесь, за углом, отель международный был, и мы, курсанты, — в нем. О, смелость в юной голове, о, грозный блеск штыков!.. Нам гимнастерки с галифе пошили из мешков. Мне снова светят в вышине минувших дней огни… О Шотнек, Шотнек, разве мне забыть тебя в те дни? Ведь ты весною милой той, когда гроза прошла, меня путевкой золотой в поэзию ввела. Далекий Харьков… В свете дня встает он за окном… Ты познакомила меня с Иваном Куликом. Я для тебя стихи читал, читал для Кулика. И он тогда меня забрал из армии в ЦК. По этим улицам мы шли в бои, в разлив огня… Любовь с поэзией вели в грядущий мир меня. 15 октября 1948

215. «Крик гудков и звоны стали…»

Крик гудков и звоны стали, в сердце струнный перебор, отблеск веток в синей дали, люди, солнечный простор. Снег, развихренный копытом, птиц приветы на горе, всё душе вокруг открыто, тонет в ней, как синь в Днепре. 1948

216. «Опять зеленый мир, и зеркало Ирпени…»

Опять зеленый мир, и зеркало Ирпени, и звонкий гомон птиц над синею рекой, и вновь, как год назад, подобно белой пене, спокойно облака плывут под синевой. О свежий ветер мой и ветви в буйстве пьяном, я вновь вернулся к вам от гула площадей и уличной толпы. Опавший цвет каштанов уже прибит к земле потоками дождей. Опять меня цветы пьянят, благоухая, ласкает взор мой даль. Такая ширь кругом! Я молодею здесь… И снова песнь слагаю о вербах золотых за голубым окном. И в роще соловей запел, как будто вторя, и всё поет кругом, со мною и во мне, — и в небе облака, и розовые зори, и сердце расцвело, как в сладком полусне. О, пой, душа моя! Пусть сердце отдыхает — ему такие сны безмерно дороги. Пусть снова ветви мне приветливо кивают и милой слышатся знакомые шаги. Зеленый, светлый мир, я вновь тебя приемлю, тону, как звездочка, в бездонности твоей, что сквозь мильоны лет глядит на нашу землю, сливая с звездами мерцание лучей. 1948

217. «Не играй ты мне, друг, на гитаре…»

Не играй ты мне, друг, на гитаре, нежной песней меня не мани! О глазах я грущу не о карих, а о синих, как ясные дни. И пускай моя кровь не клокочет, а поет и томится по ней… Пусть в глазах твоих звездные ночи, — мне же летнее солнце родней. Так не пой же мне песен напрасно. Для чего же бороться с судьбой? Ты, как южная полночь, прекрасна, а она — это день голубой. Не играй для меня на гитаре,— всё равно же, тебе на беду, только в синих глазах, а не в карих я бескрайнее небо найду. 1948

218. «Мария! И синее море…»

Мария! И синее море… Мария! И небо весной… С тобою шумит на просторе вся жизнь золотою волной, как жито колхозное в поле, как домен огни над Донцом… Я сердцем сливаюсь до боли с твоим незабвенным лицом, что солнцем сияет над взгорьем и душу волнует мою, как радость, как жгучее горе… И губы губами я пью… И песня, как птица, взлетает, в далекие мчится края… А сердце одно повторяет: «Мария моя!» 1948

219. ГАННА ИВАНОВНА

Учительницу милую мою я до сих пор с любовью вспоминаю. Она любила школьную семью,— задумчивая, скромная такая! Мы с Ганною Ивановной всегда, как с матерью добрейшей, хоть и строгой, дружили. Даже горькая беда не унижала страхом и тревогой ей душу. Кроткий огонек сиял в ее глазах. Нам отчим домом стал тот малый школьный домик у запруды. Учительницу век я не забуду, я так ее любил и уважал! Приветлива, радушна, нашей воли не сковывала, не бранила нас, но на ее уроках целый класс был точно сад притихший. С нами в поле ходила и учила край родной любить, как солнце, как простор степной; учила знать цветов и трав названья, учила не губить ни гнезд, ни птиц. Вдали играли искорки зарниц, и скошенная рожь цвела сверканьем жемчужных рос… Учительница, друг, мне не забыть тебя, пока живу я! Твой тихий взор опять зажегся вдруг в моей душе. Чудесную, простую, тебя, как мальву, песня сберегла: второю матерью ты для меня была. 1949