Стихотворения и поэмы

Светлов Михаил Аркадьевич

4. «Утро тихо пришло с окраины…»

Утро тихо пришло с окраины Лечь на бронь паровоза сердитого, Подслушать, какие тайны У трубы ветер выпытывал. Расцвечен зарею восток, Бежит паровоз и зябко Кидает сердитый гудок На церковь в буденовской шапке. Гудка пересвист напевный Петуху пересилить невмочь. Бесшумно ушла из деревни Убогая странница — ночь. Лети, и бушуй, и осмелься В час пробудившихся снов Обнимать любимые рельсы В аллее телеграфных столбов. Смотри, как восток горит Под тяжестью неба тяжелого, И первым лучам зари Подставь свою русую голову. 1921

9. РУСЬ

Хаты слепо щурятся в закат, Спят дороги в беспробудной лени… Под иконой крашеный плакат С Иисусом спорит о спасеньи. Что же, Русь, раскрытые зрачки Позастыли

в бесконечной грусти? Во саду ль твоем большевики Поломали звончатые гусли? Иль из серой, пасмурной избы Новый, светлый Муромец не вышел? Иль петух кровавый позабыл Запалить твои сухие крыши? Помню паленой соломы хруст, Помню: красный по деревне бегал, Разбудив дремавшую под снегом, Засидевшуюся в девках Русь. А потом испуганная лень Вкралась вновь в задымленные хаты… Видно, красный на родном селе Засидевшуюся в девках не сосватал. По сожженным пням издалека Шел мужик всё так же помаленьку… Те же хаты, та же деревенька Так же слепо щурились в закат. Белеют босые дорожки, Сверкает солнце на крестах… В твоих заплатанных окошках, О Русь, всё та же слепота. Но вспышки зарев кто-то спрятал В свою родную полосу, И пред горланящим плакатом Смолкает бледный Иисус. И верю, Русь, Октябрьской ночью Стопой разбуженных дорог Придет к свободе в лапоточках Всё тот же русский мужичок. И красной лентой разбежится Огонь по кровлям серых хат… И не закрестится в закат Рука в щербленой рукавице. Слышит Русь, на корточки присев, Новых гуслей звончатый напев И бредет дорожкой незнакомой, Опоясана декретом Совнаркома. Выезжает рысью на поля Новый, светлый Муромец Илья, Звонко цокают железные подковы… К серым хатам светлый держит слово. Звезды тихо сумерками льют И молчат, заслушавшись Илью. Новых дней кровавые поверья Слышат хаты… Верят и не верят… Так же слепо щурятся в закат Окна серых утомленных хат, Но рокочут звончатые гусли Над тревожно слушающей Русью. 1921

10–18. СТИХИ О РЕБЕ

«Осень в кучи листья собирает…»

Осень в кучи листья собирает И кружит, кружит по одному… Помню, о чистилище и рае Говорил мне выцветший Талмуд. Старый ребе говорил о мире. Профиль старческий до боли был знаком… А теперь мой ребе спекулирует На базаре прелым табаком. Старый ребе не уйдет из храма… На тревожном боевом посту Мне греметь тяжелыми стихами Под конвоем озлобленных туч. Тихо слушает седая синагога, Как шагают по дорогам Октябри. Вздохами с умолкшим богом Старая устала говорить. Знаю я — отец усердно молится, Замолив сыновние грехи. Мне ж сверкающие крики комсомольца Перелить в свинцовые стихи.

1. «Много дум на лице у старого ребе…»

Много дум на лице у старого ребе, И каждой морщинке по многу лет; Ждет его рай на высоком небе, Пыльный хедер ждет его здесь, на земле. Далеко в мировой революции Затерялся Екатеринослав, На извилины улиц Революция ребе второпях занесла. Между землею и небом Закружив ошалелые дни, Окатила голову ребе Новой волной седины. Ну и пусть. Значит, так велено (Не в своих руках человек). Тонких губ сухие расщелины Для жалоб закрылись навек. Распластались у ног Взорванных дней осколки, И блуждает на грани новых дорог Старый ребе в старой ермолке.

2. «Сегодня тревога на буйных разбуженных лицах…»

Сегодня тревога на буйных разбуженных лицах: И кровь под покровами злится и хочет под пулей излиться, И музыка грузных снарядов дырявит оглохшие уши И рушит… Сегодня распухшие трупы простерты покорно по голому городу, И рваный живот человечий, и лошадь с разорванной мордой, И человеческих челюстей мертвый, простреленный скрежет. И режет… Сегодня гудок, на рассвете разбужен, завыл недовольный. Испуганно церковь крепила свой крест кулаком колокольни, И рыжий пожар беспощадно полымя поднял Сегодня. И в ярком огне синагога Сегодня просила пощады убого у бога… Сегодня на улице не был Мой маленький ребе.

3. «Благословляя небеса и землю…»

Благословляя небеса и землю, Синагога молча дремлет. Я стою с прикладом рядом — Часовым порохового склада. Над землей, над улицами тише В смертных муках плавает молитва, Синагога ничего не слышит: Спит

как убитая. Я стою. Товарищ мой напротив (Синагога смотрит на луну), А товарищ мой по роте Голову на церковь повернул. Церковь крест подняла для защиты, Синагога рядышком прижалась, И стоят они в одной молитве, У небес вымаливая жалость. Медным плачем истекает купол В ночь большого нового кануна. Смотрим мы, и кажется, над трупом Две вдовы оплакивают юность. Смотрим мы, и нам не жалко, И рука прилипла у затвора… Ночь проходит черною гадалкой, Сумрак жмется боязливым вором. Тишина устала медью плакать, И земля готовится к работе… Вдалеке пролаяла собака. Я стою. Товарищ мой — напротив.

4. «В полутемной синагоге…»

В полутемной синагоге Ветер задул свечу, И синагога ослепла. Профиль ребе чернеет чуть, Подернутый пеплом. Тишина на часах у закрытых дверей. В позднюю пору Не приходит, как прежде, еврей Тосковать у подножия Торы. В расписное окно Уходящий закат бросил брызгами красными, Голову ребе посеребрив на ходу. А молящихся долго напрасно Богомольные скамьи ждут. Тихо. Темно. Ребе ходит чуть слышно, как вздох, Как живая боль синагоги. Темен порог. Тишина сторожит на пороге. Хочется ребе давно Спрятать тоску в молитве. Старое сердце еврейской тоскою больно, Старое сердце еврейскою болью болит ведь. Смолкла свеча в позолоченной люстре, И теперь ни одна не заглянет душа. Тихо в большой синагоге И пусто… Ша!

5. «Время годы проносит…»

Время годы проносит, Мимо ребе бежит: Двадцать раз навестила осень Мою бурную жизнь. Но в осеннюю слякоть, В засасывающий дождь В широкие двери рабфака Спешит молодежь. Не сосет, не тянет тина Библейских наук: В старом хедере ткет паутину Постаревший паук. В старом хедере ребе испуган, Без огня, Без людей… Врагом или другом Смотрит завтрашний день? Сердце, не бейся В старой груди! Красноармейцем Завтра глядит. Тусклые окна Прячут испуг. Жалобы смолкнут В шепоте пуль. Если победе Путь через ад, Явится в хедер Гостем снаряд. Смерть безжалостно скосит Одряхлевшую жизнь. Время годы проносит, Мимо ребе бежит.

6. «Покорились и согнулись плечи…»

Покорились и согнулись плечи. (Ребе так устал!) В старое, в Ерусалим, далече Улетели за мечтой мечта. Помнится: Мальчиком я Тору разворачивал. Ребе все твердил Про народ свой — под Стеною плача, У разрушенных израильских твердынь. За горами, на востоке дальнем, Ту Стену господь сберег И велел еврею быть печальным, И велел молиться на восток. Было страшно. Было больно. Было жутко. (Это — в прошлом. Это отошло.) А теперь я, в кожаной тужурке, Вижу маленького ребе (сам большой). Вижу уж не детским глазом Хедера незатейливую дверь, Сразу выросший и постаревший сразу, На восток гляжу я и теперь. Но не к храму, не для плача Я зрачок свой на восток навел, А затем, что знаю: мне с востока замаячит Мой задумчивый, мой светлый комсомол. Слезы облаком в пространство уронила И рыдает старая земля Оттого, что длинной лентой братские могилы Протянулись у стены Кремля… Чувствую — верна моя дорога Под полетом поднятых знамен. Если надобно, седую синагогу Подпалю со всех сторон, Если надо — клочками небо (аэропланов приют)… Ты уж усни, мой старый ребе, Баюшки-баю!

7. «Повстречался недавно с ребе…»

Повстречался недавно с ребе. Говорили о том, о сем… Фунт простого ржаного хлеба Дорожает с каждым днем. По одежде гуляют заплаты, Взгляд прищурен, пейсы узлом… Знает: новый прислал ультиматум Ленину лорд Керзон. Знает: многие в битве погибли, Еще многих зальет потом… Ребе всё предскажет по Библии: Где, и когда, и что. С берегов палестин отдаленных Ребе первым услышит звон. Старый ребе глупей, чем ребенок, И умней, чем лорд Керзон.