Стихотворения и поэмы

Саянов Виссарион Михайлович

4

…И вот я в его кабинете… Уже затуманился день… В холодном огне, в полусвете Бежит над полянами тень. За окнами — дождь, и промокла Березка, в туман уходя, Стучатся в прозрачные стекла Зеленые капли дождя. Он рукопись чью-то листает. Задумался. Гладит усы. А песня вдали нарастает, Рокочут в столовой басы. Становится ярок и пышен Закат в голубой полумгле… А груды прочитанных писем Лежат на широком столе. Конверты, листки, бандероли, И всюду на них — штемпеля. Взгляни — и увидишь раздолье: Здесь вся пред тобою земля. Открытка, где в красках неярких Индийский горит океан, А рядом — огромные марки Из крохотных западных стран. И всюду — и в песнях, и в прозе — Предвестием бури гудит Тот радостный ветер предгрозья, Что души людей молодит. Всё это доходит по праву Сюда до поэта-творца. Не просто огромная слава К нему привлекает сердца. Нет, смотрят

спокойно и твердо Мильоны людей на него. Слова «Человек — звучит гордо» Сегодня дороже всего. Что нашего века чудесней? Что радости нашей светлей? Летит на заре Буревестник В простор знаменитых морей… И море волнуется снова… Гроза не смолкает над ним… Великое русское слово Становится нынче родным Всем тем, кто в безмерной надежде Грядущему молвит: «Пора!» Прошло невозвратное «прежде», Навек миновало «вчера», И завтрашний день величавый Встает над землею большой — С его исполинскою славой, С его богатырской душой. Художник, до жизни возвысясь, Нашел назначенье свое: Правдивый ее летописец, Творит он и строит ее. Он был исполинским деяньем С такой небывалой судьбой, При жизни казался сказаньем, И трудно мне было порой Поверить, что Горького слышишь, Что в комнате той же сидишь, Что воздухом тем же ты дышишь И в те же просторы глядишь. Он кашляет. Дернулись плечи. Прищурившись, смотрит во тьму. (Как чувствовать больно, что нечем Помочь в это время ему…) Откашлялся… медленно дышит, Глаза закрывая на миг… «Но все-таки кто же напишет Со временем книгу из книг, Подробное повествованье, Что жизнь ему в радость была, Что горе свое и страданье Он сжег, улыбаясь, дотла? О будущем думайте чаще, Склонясь над страницей своей… Ведь книга учителем счастья Должна быть всегда для людей. И, с рабскою выдумкой споря, Должна она к людям нести Не пошлую проповедь горя, А счастье большого пути».

5

Вдруг дверь отворяется. Входит, Сутулясь, высокий старик. Он комнату взглядом обводит, К столу он идет напрямик. Лицо его узкое в шрамах, Как в метках былого пути. От глаз его, странно упрямых, Так трудно глаза отвести. «А ваше лицо мне знакомо,— Откашлявшись, Горький сказал.— Кто нас познакомил? Заломов?» — «Нет, раньше я вас не встречал. Я должен был встретиться с вами Давно, но тогда не пришлось… Прошел я, гремя кандалами, Все царские тюрьмы насквозь». Он руку, задумавшись, поднял И молча подходит к окну. «Поведать хочу вам сегодня Я давнюю повесть одну. Напомню про годы былые…» Привычным движеньем руки В массивной оправе, большие Старик надевает очки. С нежданной улыбкой во взгляде, Поставивши стул пред собой, Странички из школьной тетради Листает могучей рукой. «Не выкинешь слова из песни… Сейчас… погодите… найду… А дело то связано с Пресней, Случилось же в пятом году… Опять меня радость былая К товарищам старым ведет…»

6

«Я в пятом году в Николаев Пришел на „французский“ завод. Массовки литейного цеха… К нам шлют делегатов войска… Я вскорости в Питер поехал — Вручили мне явку в ЦК. В Финляндии Ленина встретил, С ним долго беседовать смог, И встречи заветные эти С тех дней в своем сердце сберег. Да, было загадано много… Но вновь Николаев зовет, На юг побежала дорога, На старый „французский“ завод. Немало я взял поручений — Москва-то была по пути,— Вручил мне записочку Ленин: Просил ее к вам занести. Мороз фонари над мостами Снежком опушил в синеве… Я думал: как встретиться с вами? Что ждет меня завтра в Москве? И только я вышел с вокзала, Услышал далекий раскат: Москва на рассвете восстала, Знамена над Пресней горят. А в Пресне, у старого сада, Жил друг мой по юным годам. К нему поначалу бы надо, Оттуда — с запискою — к вам. Не скоро добрался до Пресни. В тумане мерцают штыки. Чем был тогда ваш „Буревестник“ — Вам могут сказать старики. Кто песню о нем не запомнил? Везде Буревестника тень… Сверкал отражением молний В снегах разгоревшийся день. Тревога! В огне баррикада! Убитый товарищ упал. Я встал, не задумавшись, рядом, Ружье из руки его взял. Снаряды протяжно завыли… Плывет предрассветная муть… Был ранен тогда я навылет Жандармскою пулею в грудь. Фуражка с кокардою близко… Я спичкою чиркнул и сжег В зеленом конверте записку, — Закон конспирации строг. Очнулся в тюремном халате. На мокром полу я лежал. Судили в судебной палате, Отправили в дальний централ. Обрушились каторги своды, Да я не вернулся в Москву — Пришли партизанские годы… Теперь же в Приморье живу… С тех пор много лет миновало — А всё в моем сердце укор. Вот шел к вам, волнуясь, с вокзала, Не знал, как начать разговор, — Ведь мучит меня и доселе Моя перед вами вина…» Замолк. И глаза заблестели… Какая вокруг тишина…

7

Казалось, что облако дыма Сюда донесло с баррикад — Так явственно, слышимо, зримо Былых перестрелок раскат. Иль ветер с пылающих улиц Сейчас нестерпимо гудел? Рассказчик склонился, нахмурясь… Задумавшись, Горький сидел. Потом взял, помедлив, тетрадку. Лицо его стало светлей. Он вслух прочитал по порядку Всё то, что записано в ней. За окнами в поле — сиянье, Прозрачный, трепещущий свет… «Мне дорого ваше признанье… Как жаль, что записки той нет… Но радостно мне, что нежданно Из дальней приморской земли, С крутых берегов океана Сюда вы с тетрадкой пришли. Бесхитростны записи эти, Но жгут они душу огнем… Всего мне дороже на свете Правдивое слово о нем». Закат становился пестрее, И мне показалось: вдали Крыло Буревестника реет У самого края земли.

8

Терялась тропа у обрыва… Я шел вдоль изгиба реки… Туман подымался над нивой… Мигали в лесу огоньки… Уключины рядом скрипели… Вдоль берега лодка прошла, И девушки песню запели О липах родного села. И песня летела, как сокол, Подняв два могучих крыла, Манила далеко-далеко, К свершениям новым звала… Бежала по склонам навстречу Лесов золотая гряда. Пылали костры по Заречью. Как искра, мелькнула звезда. А Горький стоял на поляне, Где зло разгорался костер, Смотрел на плывущий в тумане Полей подмосковных простор. Как будто, взойдя по вершине На самый большой перевал, Оттуда он взглядом орлиным Земной окоем озирал. Душой не старея с годами, Как в странствиях давнего дня, Любил он гудящее пламя, Любил он стихию огня. Огонь первозданно огромен, Он сказочной силой богат, Он в яростном пламени домен, И он закаляет прокат. Он в молнии, в отблеске плавок, Он в солнечных вихрях гудит, В салютах торжественной славы… И сердце героя горит! И память с годами не стынет: Как будто то было вчера, Я Горького вижу доныне В немеркнущем свете костра. Лицо его строго, и дума Лежит, как морщина, на нем.. Не слыша окрестного шума, Он долго следит за огнем. Бежит по пригоркам дорога, К другому ведет рубежу… …………………………… Как в памяти теплится много, О скольком еще расскажу… 1946

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ

2. С ТОБОЙ

«Звезда», 1925, № 4.

I

 Над городом пели метели, Горели костры на углу, И песни рабочей артели Летели в вечернюю мглу, Как будто бы ветер союзный. Доносится смех фабзайчат. Над гарью и копотью кузниц Заводские песни звучат. Опять загудели моторы — Не так ли и в те-то года Вздымалася песня, которой Уже не забыть никогда. Он помнит: строгал спозаранку Углы запричаленных барж, Гремела тогда Варшавянка — Рабочий испытанный марш. Опять окликаются с ветром Охрипшие глотки гудков, Он помнит над первым Советом Холодные тени штыков. Он помнит знамена над Пресней, Бастующих станций огни, Опять захлебнулися песней Его пролетевшие дни.

II

Птенцы, что ходили с Авроры, Когда подымался прибой, И приступом брали просторы — Родимые братья с тобой. Солдатам ли трех революций Забудутся вспышки зари, Пусть мускулы сталью нальются И руки окрепнут твои. Не зыркай о том, о хорошем, И нам этот грохот знаком, Парням с бескозыркою, с клешем Иль с кимовским просто значком. Не жизни потерянной кроха. Походная песня горда. Опять под тальянку, под грохот Идут ветровые года.

III

Не ржавые песни Омира. Сухие торцы мостовой. Уже отгремело полмира В горячке страды боевой. Давно ли торопко метели Сметали тропинки на льду, И выстрелы бились и пели Еще в двадцать первом году. Пусть дрогнуло сердце невольно И легкая дрожь на губе, Но снова притуленный Смольный Рванулся навстречу тебе. Раскосы чуть-чуть и прищуры, Не дрогнут слезою глаза, О, первые дни диктатуры, Приручена нынче гроза. Ты бури запомнил раскаты, Пусть грянет, Тебе не впервой, Но в сталелитейном пока ты Бессменный ее часовой.

IV

Ах, шаркай, ах, шурхай ремнями, Шарахайся выше, завод. Уже истекая огнями, Высокая стройка зовет. В гуденье и ропот трансмиссий И в шурханье маховика Опять над машиной повисла Шершавой ладонью рука. Дымятся плавильные печи, И тютелька в тютельку вдруг Качаются сто человечьих Смозоленных вдребезги рук. Проворнее двигай руками, Эгей, подкачаешь, грубой! — И сердце твое с молотками Опять запоет вперебой. 1925

3. ПЕРЕПРАВА НА КАМЕ

ФГ.

Эва, снег захрустел под подошвами, И проносятся улицы в ряд. Да не те ли мне песни про прошлое, Про давнишнее мне говорят. А и жизнь была не по нраву, Ой, недаром стоит вдалеке При на правой руке переправа, Переправа на правой руке. Там желтеет песок, побережье, Красный камень на Каме, и илот, И заря вечеровая брезжит, И пастух свои песни поет. Ах, пути за пустым полустанком, Ах, дороги, что сносят на слом. До зари надрываться тальянкам За глухим, за медвежьим селом. Ой, гульба ребятишкам вихрастым, Да и мне не пора на покой. И стишкам, тараторившим часто, Да в присядку любою строкой. Любо-любо по пыльным дорогам Вдруг прошедшее видеть из мглы. Часовых уже нет по острогам, Не звенят по кустам кандалы. Ах, пути за пустым полустанком, Ах, дороги, что сносят на слом. До зари надрываться тальянкам За глухим, за медвежьим селом. 1925