Стихотворения и поэмы

Китс Джон

15(?) марта 1819

* * *

«Обитель Скорби» (автор — мистер Скотт) И проповедь в приюте Магдалины, И спор высокоумный у вершины Крутой горы, где друг теперь живет; И хмель от пива, и обширный свод Нарядных рифм, и тут же автор чинный, И Хейдоновой будущей картины Величье, и вершина шляпных мод,— О как в партере маешься за нею! — И Кольриджа басок, и чахлый след Слезинки на бульварной ахинее — Весь этот несусветный винегрет На что уж дрянь, но Вордсворта сонет О Дувре — Дувр! — пожалуй, подряннее!

<Апрель 1819>

[ХАРАКТЕР ЧАРЛЗА БРАУНА]

Сей юноша, задумчивый на вид, С воздушным станом, с пышной шевелюрой Как одуванчик, прежде чем в зенит Венец его развеют белокурый В игре с Зефиром резвые Амуры. На подбородке легонький пушок Едва пробился — и печатью хмурой Физиономию всесильный рок Отметить не успел: румян он, как восток. Не брал он в рот ни хереса, ни джина, Не смешивал ни разу в чаше грог; Вкусней приправ была ему мякина; И, презирая всей душой порок, С гуляками якшаться он не мог, От дев хмельных бежал быстрее лани К воды потомкам: мирный ручеек Поил его — и, воздевая длани, Левкои поедал он в предрассветной рани. Несведущий, он в простоте святой Не разумел привольного жаргона Столичных переулков, немотой Сражен перед красоткой набеленной, Осипшею, но очень благосклонной; Не появлялся он в глухих углах, Где дочери кудрявые Сиона Надменно выступают на ногах, Гремя цепочками и попирая прах.

16 апреля 1819

LA BELLE DAME SANS MERCI [5]

БАЛЛАДА

I

Зачем

здесь, рыцарь, бродишь ты Один, угрюм и бледнолиц? Осока в озере мертва, Не слышно птиц.

II

Какой жестокою тоской Твоя душа потрясена? Дупло у белки уж полно, И жатва убрана.

5

См. вступ. ст., примеч. к с. 263.

III

Бледно, как лилии, чело, Морщины — след горячих слез. Согнала скорбь со впалых щек Цвет блеклых роз.

IV

Я встретил девушку в лугах — Дитя пленительное фей, Был гибок стан, воздушен шаг, Дик блеск очей.

V

Я сплел венок. Я стройный стан Гирляндами цветов обвил, И странный взгляд сказал: люблю, Вздох томен был.

VI

И долго ехали в лугах Мы с нею на моем коне, И голос, полный странных чар, Пел песню-сказку мне.

VII

Понравились ей — дикий мед И пища скромная моя. И голос нежный мне сказал — «Люблю тебя».

VIII

Мы в грот ее вошли. Там я Ее рыданья услыхал. И странно дикие глаза Я целовал.

IX

Там убаюкала затем Она меня — о, горе мне! — Последним сном забылся я В покинутой стране.

X

Смертельно-бледных королей И рыцарей увидел я. «Страшись! La Belle Dame sans Merci Владычица твоя!»

XI

Угрозы страшные кричал Хор исступленных голосов. И вот — проснулся я в стране Покинутых холмов.

XII

Вот почему скитаюсь я Один, угрюм и бледнолиц, Здесь по холмам… Трава мертва. Не слышно птиц.

21 апреля 1819

* * *

Два букета приличных И три сорных травки, Два-три носа античных И две-три бородавки. Два-три знатока И два-три дуралея, Два-три кошелька И одна гинея. Два-три раза чуть-чуть В две-три стукнуть калитки, Две минуты вздремнуть Две-три попытки. Два-три рыжих кота И два серых мышонка, Два щенка без хвоста И два-три котенка. Две селедки соленых, Две-три звездочки в небе, Два-три франта влюбленных И две миссис — тсс! — Эбби. Две-три милых усмешки, Два-три вздоха примерно, Две-три мили в спешке И две-три таверны. Два гвоздя очень длинных Для двух шляпок изящнейших, Два яйца голубиных Для сонетов приятнейших.

1(?) мая 1819

ЛАМИЯ

ЧАСТЬ I

В те дни, когда крылатых фей отряды Еще не возмутили мир Эллады, Не распугали нимф в глуши зеленой; Когда державный скипетр Оберона, Чье одеянье бриллиант скреплял, Из рощ дриад и фавнов не изгнал, — В те дни, любовью новой увлеченный, Гермес покинул трон свой золоченый, Скользнул с Олимпа в голубой простор И, обманув Зевеса грозный взор, Спасительными тучами сокрытый, Унесся к берегам священным Крита. Пред нимфой, обитавшей там в лесах, Все козлоногие склонялись в прах; У ног ее, вдали от волн, тритоны Жемчужины роняли истомленно. По тайным тропам, близ ее ручья, Где плещется прохладная струя, Столь щедрые являлись приношенья, Что равных нет в ларце воображенья. «О, что за мир любви подвластен ей!» — Гермес воскликнул; тотчас до ушей От пят крылатых жар проник небесный; Лилейных раковин извив чудесный Зарделся розой в завитках златых, Спадавших прядями до плеч его нагих. К лесам и долам островного края, Цветы дыханьем страсти овевая, Он устремился — у истоков рек Найти возлюбленной невидимый ночлег. Но нет ее нигде! Под сенью бука Остановился он, охвачен мукой, Ревнуя деву и к лесным богам, И к яворам, и к вековым дубам. Донесся до него из темной чащи Печальный голос, жалостью томящей Отзывчивое сердце поразив; «О если б, саркофаг витой разбив, Вновь во плоти, прекрасной и свободной, Могла восстать я к радости природной И к распре огненной уст и сердец! О горе мне!» Растерянный вконец, Гермес бесшумно бросился, стопами Едва касаясь стебельков с цветами: Свиваясь в кольца яркие, змея Пред ним трепещет, муки не тая. Казалось: узел Гордиев пятнистый Переливался радугой огнистой, Пестрел как зебра, как павлин сверкал — Лазурью, чернью, пурпуром играл. Сто лун серебряных на теле гибком То растворялись вдруг в мерцанье зыбком, То вспыхивали искрами, сплетясь В причудливо изменчивую вязь. Была она сильфидою злосчастной, Возлюбленною демона прекрасной Иль демоном самим? Над головой Змеиною сиял созвездий рой Убором Аркадны, но в печали Ряд перлов дивных женские уста скрывали. Глаза? Что оставалось делать им? — Лишь плакать, плакать, горестно немым: Так Персефона плачет по полям родным. Отверзся зев змеи — но речи, словно Сквозь мед, звучали сладостью любовной, В то время как Гермес парил над ней, Как сокол над добычею своей. «Гермес прекрасный, юный, легкокрылый! Ты мне привиделся во тьме унылой: На троне олимпийском, средь богов, В веселии торжественных пиров, Задумчиво сидел ты, не внимая Напевам Муз, когда струна златая Дрожала нежно: горестью томим, Пред Аполлоном был ты нем и недвижим. Во сне моем спешил ты на свиданье: Подобен утру, в алом одеянье, Стрелою Феба тучи пронизав, На критский берег ты летел стремглав. Ты встретил деву, вестник благородный?» Гермес — над Летой светоч путеводный — Змею тотчас же пылко вопросил: «Посланница благая вышних сил! Венец, извитый с дивным совершенством! Владей, каким возжаждется, блаженством, Скажи мне только, где она таит Свое дыханье!» — «Клятва пусть скрепит Посул, произнесенный Майи сыном!» — «Я кадуцеем поклянусь змеиным, — Вскричал Гермес, — тиарою твоей!» Легко его слова летели меж ветвей. Чудесная змея проговорила: «О нежный бог, твоя любовь бродила, Вольна как ветр, по долам и лесам, Невидима завистливым очам. Незримо странствуя по тропам мшистым, Она в потоке плещется сребристом; С дерев, склоненных у прозрачных вод, Невидимой рукой срывает плод. Волшебный дар мой — красоте защита: Моими чарами она укрыта От похоти Силена, от лихих Забав сатиров в зарослях глухих. Истерзанная страхами богиня Скиталась бесприютно, но отныне, Магической росой умащена, От домогательств жадных спасена. Среди дубрав — повсюду, где угодно — Ей дышится отрадно и свободно. Исполни свой обет, Гермес, — и ты Узришь ее желанные черты!» Бог, страстью очарован, уверенья Возобновил — и жаркие моленья Ласкали слух змеи, как горние хваленья. Она главу Цирцеи подняла, Зардевшись пламенем, произнесла: «Я женщиной была — позволь мне снова Вкусить восторги бытия земного. Я юношу коринфского люблю: О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю! Дыханием я твой овею лик — И нимфу ты увидишь в тот же миг». Гермес приблизился, сложив крыла; Змея его дыханьем обожгла — И нимфа им предстала, словно день, светла. То явь была — иль сон правдивей яви? Бессмертен сон богов — ив долгой славе Текут их дни, блаженны и ясны. Гермес одно мгновенье с вышины Взирал на нимфу, красотой сраженный; Ступил неслышно на покров зеленый — К змее, без чувств застывшей, обернулся, Жезлом извитым головы коснулся. Потом, исполнен нежности немой, Приблизился он к нимфе молодой. Ущербную луну напоминая, Пред ним она потупилась, рыдая; Склонилась, как свернувшийся бутон В тот час, когда темнеет небосклон; Но бог ее ладони сжал любовно: Раскрылись робкие ресницы, словно Цветы, когда, приветствуя восход, Они жужжащим пчелам дарят мед. Исчезли боги в чаще вековечной: Блаженство лишь для

смертных быстротечно. Змея меж тем меняться начала: Кровь быстрыми толчками потекла По жилам; пена, с жарких губ срываясь, Прожгла траву, от муки задыхаясь, Она взирала немо — ив глазах Сухих, забывших о благих слезах, Метались искрами страдание и страх. Изогнутое тело запылало Окраской огненной, зловеще-алой; Орнамент прихотливый скрылся вдруг — Так лава затопляет пестрый луг; Исчез узор серебряно-латунный; Померкли звезды, и затмились луны; Погас наряд диковинно-цветной И пепельной застлался пеленой; Совлекся медленно покров лучистый: Сапфиры, изумруды, аметисты Растаяли, тускнея, и одна Осталась боль — уродлива, бледна. Мерцала диадема еле зримо — И вот, во тьме дубрав неразличима, Слилась с туманом; слабый ветерок Развеял возглас: нежен и далек, «О Ликий, Ликий!» — над пустой равниной Пронесся он и смолк за дальнею вершиной. Куда исчезла Ламия? Она, Вновь во плоти прекрасной рождена, На полпути к Коринфу, где полого Ведет с кенхрейских берегов дорога К холмам крутым, свергающим ручьи — Святые пиэрийские ключи — У кряжа горного (грядой отвесной Он тянется, туманной и безлесной) Вплоть до Клеонии, на самый юг. Там опустилась Ламия на луг — И, слыша в роще быстрое порханье, Среди нарциссов затаив дыханье, Склонилась над прудом — узнать скорей, Пришло ли избавленье от скорбей.

О Ликий, счастлив ты; с ней не сравнится Никто из дев, что, опустив ресницы И платье расправляя, меж цветов Садятся слушать песни пастухов. Невинные уста — но сердце знало Любви науку с самого начала. Едва явилась — острый ум отторг От горя неразлучный с ним восторг, Установил их вздорные пределы, Взаимопревращения умело В обманчивом хаосе отыскал, Частицы разнородные связал, — Как если б Купидона обученье Она прошла, но в девственном томленье, Покоясь в праздности, не знала вожделенья. В свой час узнаете, зачем она В задумчивости здесь стоит одна, Но надобно поведать вам сначала, О чем она плененная мечтала, Куда рвалась из пут змеиных прочь, Где в грезах пребывала день и ночь: То ей Элизий представал туманный; То как спускается к богине океана Сонм нереид по волнам утром рано; То Вакх, что под смолистою сосной Неспешно осушает кубок свой; Сады Плутона, сонная прохлада — И вдалеке встает Гефеста колоннада. То в города неслась ее мечта — И там, где шум пиров и суета, Среди видений бытия земного, Коринфянина Ликия младого Увидела. Упряжкою своей, Как юный Зевс, он правил. Перед ней Затмился свет — и сердце страсть пронзила… В Коринф вернуться должен Ликий милый Дорогой этой в сумеречный час, Чуть мотыльки начнут неслышный пляс. С востока ветер дул, и у причала Галеру медленно волна качала, О камни тихо шаркал медный нос. В эгинском храме юноша вознес Моленья Зевсу — там, где за порталом Курится жертвенник под тяжким покрывалом. Его обетам громовержец внял; Путь одинокий юноша избрал, Отстав от спутников, чьи речи стали Ему несносны; по холмам вначале Шагал бездумно Ликий — но, когда Затеплилась вечерняя звезда, В мечтаньях ввысь унесся он, где тени Вкушают мир Платоновых селений. Приблизился он к Ламии — и вот, Рассеян, мимо, кажется, пройдет; Сандалии шуршат по тропке мшистой. Незрима Ламия в долине мглистой; Следит за ним: прошел, укрыт плащом, Окутан тайной. Нежным голоском Вослед ему она заговорила: «Оборотись, прекрасное светило! Ужель одну оставишь ты меня? Взгляни же, сострадание храня». Он поглядел — о нет, не изумленно, А как взглянуть бы мог Орфей влюбленно На Эвридику: мнилось, этих слов Давным-давно впивал он сладкий зов. Он красоту ее самозабвенно До дна испил, но в чаше сокровенной Не убывало; в страхе, что сейчас Она исчезнет, скроется из глаз, Он волю дал восторженному слову (И стало ясно ей — он не порвет оковы): «Тебя оставить? Нет, богиня, нет! Забыть ли глаз твоих небесный свет? Из жалости не покидай: едва ли Смогу я жить, отвергнутый, в печали, Коль ты наяда — каждый ручеек Тебе послушен будет, хоть далек; Коль ты дриада — утренней порою Напьются сами заросли росою; А если ты одною из Плеяд Сошла на землю, гармоничный лад Поддержат сестры, в вышине сверкая. В твоем привете музыка такая Мне слышится, что тотчас без нее Навек мое прервется бытие. Молю, не покидай!» — «В земной юдоли Мне стопы тернии пронзят до боли. В твоей ли власти заменить мне дом, Тоску умерить сладкую о нем? Как мне бродить с тобою по долинам — Безрадостным, холодным и пустынным, Как мне забыть бессмертия удел? Ученостью ты, Ликий, овладел И должен знать, что духи сфер блаженных Не в силах жить, дышать в оковах бренных. О бедный юноша, ты не вкушал Нектара, светом горним не дышал! Есть у тебя дворцы, где анфилада Покоев дарит утешенье взгляду И прихотям моим бесчисленным отраду? Нет-нет, прощай!» Простерла руки ввысь, Еще мгновенье — с ней бы унеслись Любви необоримой упованья, Но он поник без чувств от горького терзанья. Жестокая, все так же холодна (Хотя бы тень раскаянья видна Была в глазах, сверкнувших пылом страсти), Устами, вновь рожденными для счастья, В его уста жизнь новую влила — Ту, что искусно сетью оплела, Из одного забвения в иное Он пробужден — и слышит неземное Звучанье голоса, в блаженстве и покое Дарующего ласковый привет: И звезды слушали, лия дрожащий свет. Потом, в волнении сжимая руки — Как те, кто после длительной разлуки Наговориться, встретившись, спешат — Она, чтоб вытравить сомнений яд, Дрожащим шепотом его молила Сомненья отогнать, затем что в жилах У ней струится трепетная кровь, А сердце безграничная любовь. Точь-в-точь как у него, переполняет. Дивилась, что в лицо ее не знает: Коринфянам ее богатый дом, Довольства полный, хорошо знаком. Ей золото блага земли дарило, И одиночество не тяготило, Но вот случайно увидала: он У храма Афродиты, меж колонн, Среди корзин, гирлянд и свежесжатых Цветов и трав (курились ароматы: Был празднества Адониса канун) Задумчиво стоял, красив и юн… С тех пор в тоске о нем сменилось много лун. И Ликий от смертельного забвенья Очнулся, снова полон изумленья; Внимая сладостным ее речам, Он женщину, себе не веря сам. Зрел пред собою — и мечтой влюбленной Летел к восторгам, страстью окрыленный. Вольно безумцам в рифмах воспевать Фей иль богинь пленительную стать: Озер ли, водопадов ли жилица Своими прелестями не сравнится С тем существом прекрасным, что ведет От Пирры иль Адама древний род. Так Ламия разумно рассудила: Страх вреден для восторженного пыла; С себя убор богини совлекла — И женщиной, застенчиво мила, Вновь сердце Ликия завоевала Тем, что, сразив, спасенье обещала. Красноречиво Ликий отвечал И со словами вздохи обручал. На город указав, спросил в тревоге, Страшится ли она ночной дороги. Но путь неблизкий, пройденный вдвоем, Ее нетерпеливым волшебством До нескольких шагов укоротился: Влюбленный Ликий вовсе не дивился Тому, как оказались у ворот, Как незаметно миновали вход.

Как в забытьи бессвязный лепет сонный, Как смутный рокот бури отдаленной, В дворцах и храмах, освящавших блуд, По переулкам, где толпился люд, Во всем Коринфе гул стоял невнятный. Сандалии прохожих в час закатный О камень шаркали; меж галерей Мелькали вспышки праздничных огней, Отбрасывая пляшущие тени На стены, на широкие ступени; Тревожно тьма металась по углам, Гнездилась средь колонн у входа в шумный храм. Закрыв лицо, он руку сжал любимой, Когда прошел величественно мимо С горящим взором старец, облачен В философа поношенный хитон. В широкий плащ закутавшись плотнее, Поспешно прочь стремится Ликий с нею; Дрожь Ламию охватывает вдруг; «Любимая, откуда твой испуг? Твоя ладонь росой покрылась влажной». — «Нет больше сил… Кто этот старец важный? Не вспомнить мне никак его черты. О Ликий, почему укрылся ты От взгляда острого в тоске безмерной?» — «То Аполлоний — мой наставник верный. Он муж ученый, но в мой сладкий сон, Как злобных бредней дух, сейчас ворвался он». Меж тем крыльцо пред Ликием предстало С колоннами у пышного портала; Сияние светильника текло На темный мрамор — гладкий как стекло — И в нем звездой мерцало отраженной; Переплетались вязью утонченной Прожилки в камне дивной чистоты: Воистину богиня красоты Могла ступать по ровным плитам пола. С волшебною мелодией Эола Дверь отворилась в царственный покой, Сокрывший их от суеты мирской. Уединенье слуги разделяли — Немые персы; их подчас видали В базарном гвалте, но никто не мог Проведать, где хозяев их порог. Но, истины во славу, стих летящий Расскажет о печали предстоящей, Хоть многие желали бы сердца Покинуть любящих в неведенье конца.