Стихотворения (Золотая серия поэзии)

Окуджава Булат Шалвович

«Нева Петровна, возле Вас — все львы…»

Нева Петровна, возле Вас — все львы. Они Вас охраняют молчаливо. Я с женщинами не бывал счастливым, Вы — первая. Я чувствую, что Вы. Послушайте, не ускоряйте бег, банальным славословьем Вас не трону: ведь я не экскурсант, Нева Петровна, я просто одинокий человек. Мы снова рядом. Как я к Вам привык! Я всматриваюсь в Ваших глаз глубины. Я знаю: Вас великие любили, да Вы не выбирали, кто велик. Бывало, Вы идете на проспект, не вслушиваясь в титулы и званья, а мраморные львы — рысцой за Вами и Ваших глаз запоминают свет. И я, бывало, к тем глазам нагнусь и отражусь в их океане синем таким

счастливым, молодым и сильным… Так отчего, скажите, Ваша грусть? Пусть говорят, что прошлое не в счет. Но волны набегают, берег точат, и Ваше платье цвета белой ночи мне третий век забыться не дает.

Песенка о комсомольской богине

Я смотрю на фотокарточку: две косички, строгий взгляд, и мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят. За окном все дождик тенькает: там ненастье во дворе. Но привычно пальцы тонкие прикоснулись к кобуре. Вот скоро дом она покинет, вот скоро вспыхнет бой кругом, но комсомольская богиня… Ах, это, братцы, о другом! На углу у старой булочной, там, где лето пыль метет, в синей маечке-футболочке комсомолочка идет. А ее коса острижена, в парикмахерской лежит. Лишь одно колечко рыжее на виске ее дрожит. И никаких богов в помине, лишь только дела гром кругом, но комсомольская богиня… Ах, это, братцы, о другом!

Часовые любви

Часовые любви на Смоленской стоят, Часовые любви у Никитских не спят, Часовые любви по Петровке идут неизменно. Часовым полагается смена. О великая вечная армия, где не властны слова и рубли, где все рядовые — ведь маршалов нет у любви! Пусть поход никогда ваш не кончится, признаю только эти войска!.. Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна. Часовые любви на Волхонке стоят. Часовые любви на Неглинной не спят. Часовые любви по Арбату идут неизменно. Часовым полагается смена.

До свидания, мальчики

Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли — повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом — солдат… До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад. Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими, не жалейте ни пуль, ни гранат и себя не щадите, и всё-таки постарайтесь вернуться назад. Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб — разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим. Сапоги — ну куда от них денешься? Да зеленые крылья погон… Вы наплюйте на сплетников, девочки. Мы сведем с ними счеты потом. Пусть болтают, что верить вам не во что, что идете войной наугад… До свидания, девочки! Девочки, постарайтесь вернуться назад.

Песенка о бумажном солдатике

Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный. Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел: ведь был солдат бумажный. Он был бы рад в огонь и в дым, за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним, ведь был солдат бумажный. Не доверяли вы ему своих секретов важных. А почему? А потому, что был солдат бумажный. А он, судьбу свою кляня, не тихой жизни жаждал и всё просил: «Огня, огня!» — забыв, что он бумажный. В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, и там сгорел он ни за грош: ведь был солдат бумажный.

Песенка об Арбате

Ты течешь, как река. Странное название! И прозрачен асфальт, как в реке вода. Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое призвание. Ты — и радость моя, и моя беда. Пешеходы твои — люди не великие, каблучками стучат — по делам спешат. Ах, Арбат, мой Арбат, ты — моя религия, мостовые твои подо мной лежат. От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя. Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое отечество, никогда до конца не пройти тебя!

Песенка об открытой двери

Когда метель кричит, как зверь — протяжно и сердито, — не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта. А если ляжет дальний путь, нелегкий путь, представьте, дверь не забудьте распахнуть, открытой дверь оставьте. И, уходя, в ночной тиши без долгих слов решайте: огонь сосны с огнем души в печи перемешайте. Пусть будет теплою стена и мягкою — скамейка… Дверям закрытым — грош цена, замку цена — копейка!

Живописцы

Ю. Васильеву

Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю, чтобы были ваши кисти словно листья, словно листья, словно листья к ноябрю. Окуните ваши кисти в голубое, по традиции забытой городской, нарисуйте и прилежно и с любовью, как с любовью мы проходим по Тверской. Мостовая пусть качнется, как очнется! Пусть начнется, что еще не началось! Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется… Что гадать нам: удалось — не удалось? Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, наше лето, нашу зиму и весну… Ничего, что мы — чужие. Вы рисуйте! Я потом, что непонятно, объясню.

«Мне нужно на кого-нибудь молиться…»

О. Батраковой

Мне нужно на кого-нибудь молиться. Подумайте, простому муравью вдруг захотелось в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою! И муравья тогда покой покинул, всё показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему. И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней без всякого небесного знаменья… Пальтишко было легкое на ней. Всё позабыв — и радости, и муки, он двери распахнул в свое жилье и целовал обветренные руки и старенькие туфельки ее. И тени их качались на пороге, безмолвный разговор они вели, красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители земли.

«Не верь войне, мальчишка…»

Не верь войне, мальчишка, не верь: она грустна. Она грустна, мальчишка, как сапоги тесна. Твои лихие кони не смогут ничего: ты весь — как на ладони, все пули — в одного.

«Опустите, пожалуйста, синие шторы…»

Опустите, пожалуйста, синие шторы. Медсестра, всяких снадобий мне не готовь. Вот стоят у постели моей кредиторы молчаливые: Вера, Надежда, Любовь. Раскошелиться б сыну недолгого века, да пусты кошельки упадают с руки… — Не грусти, не печалься, о моя Вера, — остаются еще у тебя должники! И еще я скажу и бессильно и нежно, две руки виновато губами ловя: — Не грусти, не печалься, матерь Надежда, — есть еще на земле у тебя сыновья! Протяну я Любови ладони пустые, покаянный услышу я голос ее: — Не грусти, не печалься, память не стынет, я себя раздарила во имя твое. Но какие бы руки тебя ни ласкали, как бы пламень тебя ни сжигал неземной, в троекратном размере болтливость людская за тебя расплатилась… Ты чист предо мной! Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных, белым флагом струится на пол простыня… Три сестры, три жены, три судьи милосердных открывают бессрочный кредит для меня.