Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений

Барт Соломон Веньяминович

171. «Швырком руки за синий перелесок…»

Швырком руки за синий перелесок Все эти дневники — швырком руки. В туманном мире люстры и подвесок Нам не бежать с тобою взапуски. Так вышивает время… Из кареты Выходит Пушкин, из другой — Дантес. Так женщины влюблялись в эполеты И перелесок превращался в лес Ползучих тайн, на тайны не похожих. Мы снова там… Поляна. Деревцо. Как каждый пень, былинка нас тревожат! И мы глядим в заветное лицо.

172. «Я

не слыхал, а надо было слушать…»

Я не слыхал, а надо было слушать, Не красить сном, не смертью украшать — Всю эту голь, распивочные души, Театров и кафэ тупую знать. Я не видал. Мой взор жил в отвлеченьи Вещей в себе, которых не видал… Я звуковые постигал виденья: В аккорде новом — истины причал. Держась за гриву сна и песнопенья, Я на пегасе докачался в ночь. Я в звуках потерял свои раденья: Я предал вас, сестра моя и дочь.

173. «Оскал. Скуластая громада гор…»

Оскал. Скуластая громада гор. Ток раскаленной желчи. Мой тихий свет — свеча — дитя — звезда — мой темный ужас волчий. Кто указал — в долину — плод в долине — плоть — плотиною сковал Оскал? Над книгой возвещенной, над книгой — вселенной кто восстал? Никто. Таинственный Никто. Он повелел: в предел — в зерно — в расцвет. Он повелел: в зерно — в расцвет — и вновь: в ничто — в забвенье — в тленье — в нет. И кто же, кто иначе? Зрячий кто? Кто проходящий мимо? К одной идут мете и любящий и самый нелюдимый.

174. «Всё это надо сжечь и жить в ином столетьи…»

Всё это надо сжечь и жить в ином столетьи… — Напрасно! Карта ваша бита… Банкомет За катафалком шел. С цилиндром на отлете Раскланялся со мной. И это был ответ На все мои, на все твои раденья (Нам не забыть того, что снилось в глубине), На дюны золотистого печенья И на колосья черные в огне.

175. «Они — опять…»

Они — опять. И как похожи на каждого из нас… Ты помнишь: похороны шли — в пролетах каменный огромный дым зари… Ты помнишь: на карнизах птицы — комья птиц бескрылых. Опять они… Всё цепенеет: лишь сдвиг колес еще один — последний… Сейчас иль никогда? Не шевельнутся. Не шелохнутся. И как похожи на каждого из нас: они — мы — чуждые, мы — страшные себе.

176. «В тенях и в шепотах квартира…»

В тенях и в шепотах квартира. Ты проданная в рабство мне. Всё, что бывает в этом мире, Восходит призраком в окне. В прозрачном сне, над кораблями — В твоей молитве и тоске — Над кораблями, над морями, Над мостовою

в челноке Я возвращался утром пьяный И долго-долго постигал, Что за стеною неустанно Шептал зачумленный бокал. И в сумерках твоих бессонных — Ты сердце прятала за шкаф — Я помню: вырастал картонный, Из скорби сделанный жираф. И я взбегал по длинной шее На корабля дремучий нос… Но вечности, всего длиннее Был вечер в опали из слез.

177. «Я… / И только в этом смысл…»

Я… И только в этом смысл… Кто вопрошал: Никто. Нет имени. Нет знака. Изойдены все степи, порублены леса И с гор котятами скатились глетчеры. Земля, в свинцовом сумраке небес мне над тобою петь! Ни клироса. Ни алтаря. И только в этом смысл И в этом — Я.

178. «Нагроможденье лет… Всего, всего…»

Нагроможденье лет… Всего, всего узилище: старух тишайших, паутины, мух… И мимо, мимо — рыком, визгом, свинцом шипящим, дробью барабанной — о доблести, что подвигом могла бы быть… о доблести, о нищете, о гроздьях ядовитых, пальцах скрюченных — ладонь, о попрошайка, нищая — ладонь, душа моя — раба последняя на празднике земном… Ребенком ты была и листья по утрам, ты помнишь, шелестели… и по тропе шла девушка в зарю, в глаза закрытые…

179. «Ты помнишь, Лиль: плюмажа, брызг и солнца…»

Ты помнишь, Лиль: плюмажа, брызг и солнца — Ты помнишь, Лиль, в дыму шел караван? И ты цвела, вплетая кудри в солнце И окуная в море вешний стан. Ты помнишь, Лиль, молитвенные фрески И обувь легкую шагающих небес, И синие в руках воздушные обрезки Восторга, нежности, чудес?

180. «Года песками полегли… Я слышу…»

Года песками полегли… Я слышу, Как стопы дней вершат свой шелест: В обратный путь в глуши ночных затиший — Меня томит их вкрадчивая смелость — Они идут тропою вожделений, Лишь отзвуком живых. Сердцебиений Волна тревожная из душной глуби, Зажатая меж скал глухих подводных, Не шевелит запекшиеся губы, Не воссылает снов давно бесплодных. Я помню день: глазами голубыми Взглянула смерть сквозь суетные дымы Путей земных… Загадочные речи… Густые золотые косы… Покорные задумчивые плечи… Свиданья час… Травы вечерней росы… Моя любовь — я робок был и молод — С надгробной скорбью в дивном сочетаньи На ложе тьмы великом, благодатном Цвела — тиха: в покорстве и молчаньи. Тогда один, в самом себе расколот, Я предвосхитил этот путь обратный.