Стихотворения. Поэмы. Пьесы

Немало лет прошло с того дня, когда в трагическое утро 14 апреля 1930 года перестало биться сердце «агитатора, горлана-главаря», сердце великого поэта революции — Владимира Маяковского.

С первых своих шагов в поэзии Маяковский жадно, настойчиво, непрерывно искал контакта своего стиха с сердцем «человека улицы», большого, массового читателя

С первых своих шагов в литературе он боролся за этого читателя, проходя сквозь строй открытых атак и кулуарных интриг, сопровождавшихся улюлюкающими выкриками и записками: «Маяковский, для кого вы пишете?», «Маяковский, вас не понимает и не принимает массовый читатель», «Маяковский, перестаньте размахивать картонным мечом ваших агиток — вы исписались». Вот это, последнее, чем глубже поэт выявлял себя глашатаем героической народной борьбы за коммунизм, звучало все чаще, все настойчивее, все визгливее.

В шумном хоре голосов отрицателей смешались и возмущенное шипенье снобов-эстетов. и громыхающая «словесность» псевдолевых вульгаризаторов.

Но, вопреки всему этому, еще при жизни, Маяковский проторил себе дорогу к тому читателю, о котором он мечтал в своей поэтической юности, во имя которого он ушел «из барских садоводств поэзии — бабы капризной».

К ним, этим своим современным и будущим читателям, поэт обращался в своем последнем, завещательном произведении «Во весь голос», считая себя обязанным рассказать «о времени и о себе».

Десятилетия, отделяющие нас от времени создания последних поэтических строк Маяковского, — достаточно большой срок для проверки временем силы читательского внимания к поэту и силы его влияния на поэзию его времени и последующих десятилетий.

За эти десятилетия сошли с литературных подмостков и канули в Лету многие из тех, кто пророчил этот удел Маяковскому. За эти десятилетия, полные невиданных социальных катаклизмов, потрясавших человечество, ни победный гул великого строительства, ни разрушительный грохот войн и классовых битв не помешали читателю слышать голос поэта-новатора, поэта-революционера. Наоборот, чем больше мужало в борьбе и труде молодое советское общество, чем шире развертывалась ленинская культурная революция, тем больше и больше понимание стиха Маяковского становилось, по его выражению, «выше довоенной нормы».

Когда-то сам поэт мечтал о том, чтобы его стихи расходились по стране «летучим дождем брошюр». Эта его мечта, так же как и мечта о разговоре с читателем на волне радио, исполнилась. Прорвавшись через «громаду лет», поэт вошел в каждый дом своих соотечественников, звуча и в оригинале, и в поэтических переводах на всех языках народов, объединенных в братстве Союза Советских Социалистических Республик.

За эти десятилетия не проходило ни одной дискуссии, посвященной судьбам советской поэзии, в которой бы ее участники не отправлялись от новаторского наследия, оставленного нам Маяковским. И это не удивительно. Ведь кроме того, что за минувшие годы в поэзии звучали голоса поэтов, прямо ориентирующихся на поэтическую манеру и интонацию Маяковского, ни один из советских поэтов, как бы его манера, его интонация, его стиль ни разнились с интонационпо-трибунным стихом Маяковского, не избежал благотворного воздействия его смелого новаторского опыта в расширении языковых, тематических, интонационных возможностей русского стиха.

Еще при жизни Маяковского установились его связи с наиболее прогрессивными поэтами за рубежом, уже были проложены первые тропинки к сердцу зарубежного читателя стиха.

Ныне, обозревая обширные дали современной мировой поэзии, без труда можно установить для себя, что стих Маяковского «через головы поэтов и правительств» из года в год завоевывает за рубежом — и среди наших друзей, строящих социализм, и в капиталистических странах: — сердца миллионов читателей и почитателей стиха.

Самоотверженная работа лучших, прогрессивных поэтов за рубежом приблизила Маяковского к сердцу зарубежного читателя, несмотря па все трудности перевода его стихов на другие языки.

Отечественная «маяковиана» получила подкрепление многими фундаментальными исследованиями и популяризаторскими работами, посвященными творчеству Маяковского, его стиху, его драматургии, его новаторским поискам, созданными во Франции и в Италии, в Англии и США, в странах Латинской Америки и Азии, во всех братских странах народной демократии.

И когда внимательно вчитываешься в стихи лучших, прогрессивных поэтов современного мира, без труда угадываешь их кровное родство с Маяковским. Вспомним произведения таких поэтов, как немцы Бехер, Брехт и Вайнерт, француз Арагон, чилиец Неруда, турок Хикмет, поляк Бро-невскнй, чехи Незвал и Тауфер, черногорец Зогович, болгары Гео Милев, Вапцаров, Радевский, венгр Гидаш. Можно еще и еще называть имена людей, связавших свою поэтическую судьбу с борьбой за лучшее будущее человечества, и безошибочно нащупать в их творчестве родство с поэзией Маяковского.

Это не эпигонство, не подражание учеников манере мастера, не школа Маяковского». Это духовное родство товарищей по оружию, родство людей, стоящих в одном ряду в борьбе за будущее человечества и за будущее ноэзпи. Это боевое братство «хороших и разных» мастеров поэзии, объединенных общей исторической целью, часто общностью судьбы и общностью пути в поэзии от разных исходных «измов» («футуризм», «дадаизм», «сюрреализм», «экспрессионизм» и т. д.) к бое^ вой поэзии человечества, пробивающего путь к справедливому будущему.

Такой поистине величественный итог жизни, трагически оборвавшейся на своем высоком взлете, — производное от большого и сложного пути поэта, его жизненной и литературной биографии, его заблуждений и открытий, его неутомимого новаторского поиска, вечной «езды в незнаемое», и постоянного ощущения себя «заводом, вырабатывающим счастье», его неистощимого гуманизма.

Недаром он в самом трудном своем произведении послеоктябрьских лет, в поэме «Про это», писал:

Что мне делать, если я вовсю, всей сердечной мерою, в жизнь сию, сей мир верил, верую.

Вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая! — и окровавленную дам, как знамя.

Владимир Маяковский пришел в русскую поэзию в те годы, когда она, после поражения революции 1905 года, отражая духовный кризис русской буржуазной интеллигенции, переживала глубокий упадок. Это остро и болезненно чувствовал самый талантливый и исторически чуткий из символистов — Александр Блок, Но другие представители этой группы, от Мережковского до Сологуба, а также все младшие символисты и эпигоны символизма окончательно выхолостили из русской поэзии, богатой славными традициями XIX века, живую мысль и живое чувство, обеспло-тили и обескровили русский поэтический язык. К десятым годам, когда со своими первыми стихами и декларациями выступили акмеисты и футуристы, когда зазвучали на страницах «Звезды» и «Правды» первые, пускай еще негромкие, строки пролетарских революционных поэтов, все признаки предвещали близость освежающей очистительной бури, обусловленной на зреванием накануне первой мировой войны нового революционного кризиса. Должны были появиться поэты, способные вернуть русскому стиху славную традицию гражданственности, вывести его из заточения в «башне из слоновой кости» па улицу, в мир социальных страстей.