Стихотворения. Поэмы. Пьесы
Шрифт:
Сколько было поломано копий в борьбе против «картавого» пушкинского ямба! А разве не торжественная медь ямбов пушкинского «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» звучит в поступи, в музыке гениального завещания потомкам «Во весь голос»?
Но в том-то и величие Маяковского-новатора, что «Во весь голос» насквозь пронизано личностью самого поэта. Традиционная ямбическая тональность преобразована неповторимыми интонациями голоса Маяковского, его лексикой, неповторимым образным строем его стиха. Новаторство Маяковского непрерывно поднималось к вершинам новой классической простоты и ясности.
КАК Ж ИВОЙ с живыми
Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря.
Незабываемыми
В этом стихотворении, задуманном как пролог к ненаписанной поэме о пятилетке, но ставшем эстетической и гражданской исповедью и завещанием поэта-революцпонера, Маяковский с предельной лаконичностью поведал своим современникам и людям коммунистического будущего «о времени и о себе». Поведал честно, нелицеприятно, с высоким сознанием со вершенного им подвига поэта и гражданина. «Во весь голос», задуманное как трамплин для прыжка в новую полосу творчества, предвещало новые гениальные находки, новые прозрения и новые широкие картины созидательного труда народа на лесах первой пятилетки. Предвестием этой ненаписанной поэмы были вынесенные поэтом впечатления от поездок по стране, черновыми набросками которых были такие стихи, как «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», «Рассказ рабочего Павла Катушкина о приобретении одного чемодана», «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», «Марш ударных бригад» и некоторые другие. В них звучала созидательная тональность великого трудового подвига народа на поднимаемой им непаханной целине нового этапа истории человечества.
Чувствуя, что новая полоса истории общества требует иных слов, обновления эстетической позиции, Маяковский в это время резко и прямо переоценивает положения возглавляемой им группы РЕФ с ее деляческой ориентацией на «литературу факта», с ее примитивной позицией «социального заказа» и футуристическими пережитками. Маяковский идет на разрыв со своими догматически упорствующими вчерашними соратниками.
Чтобы утвердить себя на этих позициях, он организует выставку-показ своей двадцатилетней борьбы за новую поэзию новой действительности. Он ищет новых союзников и соратников и вступает в Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но ее руководители, зараженные навыками сектантства и догматизма, не могли создать для поэта атмосферу товарищеской чуткости и доброжелательства, не смогли уничтожить образовавшийся вакуум одиночества, усугубленный болезнью и осложнениями личной жизни. И случилось так, что выстрел 14 апреля оборвал творческие замыслы поэта.
В чем секрет долгоживучести, неистребимой молодости стиха Маяковского, того стиха, который в двадцатых годах казался непонятным многим читателям и которому многие критики тех лет предвещали близкое забвение?
Трудно в короткой статье раскрыть все то особенное и неповторимое в содержании, в тематике, в проблематике, в строе стиха Маяковского, что переломило скепсис читателей и опрокинуло все предсказания критических горе-пророков.
Несомненно, что ростом популярности своей поэзии Маяковский отчасти обязан той культурной революции, которая совершалась и продолжает совершаться в нашей стране.
За послеоктябрьские годы неизмеримо расширился культурный кругозор и обогатился внутренний мир советского читателя. Но есть и другой фактор.
Многие читатели двадцатых годов еще только осваивали азбуку революции. Смелые не только по форме, но и по содержанию стихи Маяковского, нацеленные в наше социалистическое и коммунистическое завтра, казались, может быть, утопическими. По мере того как революционное развитие нашего общества из года в год подтверждало органическую реальность содержательного и эмоционального наполнения стихов поэта, они, естественно, начинали все больше и больше волновать сердца строителей социализма и коммунизма.
Есть и еще один секрет в стихах Маяковского, без понимания которого трудно объяснить непреходящую популярность его поэзии.
Многие поверхностно знакомые со стихами Маяковского, отпугнутые от них непривычной «лесенкой» построения, обостренной, иногда гиперболической образностью, преобладанием ораторской* трибунной интонациит отворачивались от него как от чересчур «громкого» поэта. С ростом общей культуры читателя и культуры чтения стиха, мне кажется, все большее и большее число людей стало понимать такую особенность стиха Маяковского как органическое, слиянное сочетание в них трубного баса поэта-трибуна с глубоко интимной доверительностью «тихих» интонаций лирика.
Это сочетание отмечает все самые сильные и самые «маяков^ ские» стихи поэта. Приведу только два примера в обоснование своей догадки.
Пусть читатель вспомнит стихотворение «Сергею Есенину». Оно начинается в привычных для Маяковского иронических интонациях:
Вы ушли, как говорится, в мир иной.
Пустота…
Летите, в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса, пи пивной.
Трезвость.
И сразу же вслед за этими строчками — лирическое признание, обращенное и ко всем, и к каждому в отдельности;
Нет, Есенин, это не насмешка.
В горле горе комом, — не смешок.
Вижу — взрезанной рукой помешкав, собственных костей качаете мешок.
Из этого сочетания трибунной и лирически доверительной интонации и рождается тот сердечный контакт с читателем, который каждое открытое и откровенно гражданское по проблематике и тематике стихотворение поэта делает лирическим признанием. И происходит это потому, что Маяковский, вопреки его же строкам «я себя смирял, становясь на горло собственной песне», начиная издали, от первых своих стихов, от своей поэмы «Облако в штанах», никогда не разделял свою лирику на гражданскую и личную. Личное входило в его гражданский стих, и нота гражданская органически звучала в самых интимных его стихах.
В подтверждение этой же мысли я хочу напомнить читателю заключительные строки «Во весь голос».
После широких завещательных слов «товарищам потомкам» о своем стихе, о своем пути в революции и позиции в поэзии Маяковский, как бы выбрав среди несчетных миллионов потомков одного-единствен-ного, уже не как оратор-трибун народу, а как человеку человек говорит:
Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом.
И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо.
И сразу же за этим интимным, человеческим признанием трубные слова обращены ко всем читателям, к миру, к истории:
Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет, над бандой поэтических рвачей и выжиг я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек.
Таким Маяковский раскрылся мне с того времени, когда я, преодолев предубеждения многих моих современников, научился читать его стихи, заглянул сквозь все необычное и непривычное в глубину души этого величайшего из поэтов нашего революционного времени и сумел отделить плевелы футуристических пережитков от золотых зерен души неповторимого революционного новатора.