Стихотворения. Поэмы. Проза

Гейне Генрих

Тамбурмажор

Перевод Е. Эткинда

Старик этот — бывший тамбурмажор. Он дожил до жизни жалкой. Как при Бонапарте сверкал его взор, Когда он размахивал палкой! Сверкали серебряные галуны На синем его мундире, И женщины были в него влюблены, Пожалуй что всюду в мире. Когда он по селам и городам Шагал под знаменем рваным, Сердца девиц и замужних дам Бились в такт с его барабаном. Пришел, увидел, победил Он гордых иноземок. И ус его черный влажен был От слез несчастных немок. Терпели мы все; не без веских причин Был каждый покорен и кроток. Император везде побеждал мужчин, А тамбурмажор — красоток. Мы долго терпели бы этих вояк, Блуждавших по разным странам, Когда бы начальство не подало знак, Что свободу добыть пора

нам. Мы подняли грозно свои рога, Как зубры в пылу сраженья, И затянули, гоня врага, Кернеровы песнопенья. Ужасные вирши! Гремел наш хор Так, что деспоты задрожали… Император, а также тамбурмажор В ужасе убежали. Обоим был жалкий жребий сужден За то, что чинили нам муки. Сам император Наполеон Попал к британцам, в руки. На Святую Елену он угодил, Где терзали его англичане И где он от рака желудка почил После тяжелых страданий. Был уволен в отставку тамбурмажор, Остался и он не при деле. Чтоб на хлеб заработать, он с этих пор Дворником в нашем отеле. Он чистит котлы, таскает дрова, Полы в коридорах моет. Дрожит его старческая голова, Когда он выносит помои. Фриц навещает нас иногда, Он дразнит и мучит рьяно, Не зная ни совести, ни стыда, Долговязого ветерана. Фриц, брось свои шутки! Пора понять, Что это — верх неприличья! Сынам ли Германии унижать Поверженное величье? Таким старикам мы всегда должны Почтенье оказывать наше: Ведь он с материнской стороны, Может быть, твой папаша.

Вырождение

Перевод В. Левика

Ужель грешит сама природа Пороками людей в наш век? Мне кажется, растенья, звери — Все в мире лжет, как человек. Ты скажешь, лилия невинна? Взгляни на франта-мотылька: Прильнул он к ней, вспорхнул — и что же, Где целомудрие цветка? Забыли скромность и фиалки, — Хотя их тонкий аромат Так безыскусственно кокетлив, Мечты о славе их томят. А соловей утратил чувство, Насквозь рутиной заражен, И, право, только по привычке И плачет и ликует он. Нет правды на земле, и верность Ушла в преданья старины. Псы, как всегда, хвостом виляют, Смердят, но тоже неверны.

Генрих

Перевод 3. Морозкиной

^{59}

Третью ночь стоит в Каноссе Перед замком папы Генрих. Он в рубахе покаянной И босой, а ночь ненастна. Вниз во двор из окон замка Смотрят двое. В лунном свете Виден папы лысый череп И белеет грудь Матильды. Посиневшими губами «Отче наш» бормочет Генрих. Но в душе совсем иное Шепчет, стискивая зубы. «Там, в моих немецких землях, Дремлют горы-исполины. И в глубокой горной шахте Есть железо для секиры! Там, в моих немецких землях, Подрастает лес дубовый. И в могучем теле дуба Зреет древко для секиры! Ты, моя земля родная, Ты родишь того героя, Что змее моих мучений Срубит голову секирой!

Жизненный путь

Перевод В. Левика

Мы пели, смеялись, и солнце сияло, И лодку веселую море качало, А в лодке, беспечен, и молод, и смел, Я с дорогими друзьями сидел. Но лодку разбило волненье стихии, Пловцы, оказалось, мы были плохие, На родине потонули друзья, Но бурей на Сену был выброшен я. И новых нашел я товарищей в горе, И новое судно мы наняли вскоре, Швыряет, несет нас чужая река… Так грустно! А родина так далека! Мы снова поем, и смеемся мы снова, А небо темнеет, и море сурово, И тучами весь горизонт облегло… Как тянет на родину! Как тяжело!

Амалия Гейне

Миниатюра неизвестного художника

1830 г.

Тенденция

Перевод В. Рождественского

Бард немецкий, пой достойно Вольность нашу, чтоб она Косность преодолевала, Душу к делу вдохновляла. «Марсельезы» гимном стройным. Нет, не Вертером усталым Перед Лоттой у окна, — Словно колокол, народу Должен ты вещать свободу, Быть мечом и быть кинжалом. Но не пой ты мягче флейты, Что идиллии полна, Будь в стране своей тимпаном, Пушкою,

трубой, тараном, Пой, труби, звени и бей ты! Пой, труби, греми тревожно, В мрак — тиранов имена! Лишь таким и стань поэтом, А в стихах держись при этом Общих мест — насколько можно!

Ребенок

Перевод Л. Пеньковского

Бог это праведным, любя, Во сне дарует вмиг. Но как, Германия, тебя Такой удел постиг? Ты девушка — и вдруг сынком Обзавелась… Но — чур! Он обещает быть стрелком Не хуже, чем Амур. Коль он стрелу метнет в орла, Хотя б тот был двуглав, — Настигнет хищника стрела, И рухнет он стремглав. Но, как слепой язычник тот, Пусть не рискует он У нас ходить, как санкюлот, Всегда без панталон. Наш климат, и морали глас, И полицейский взгляд Предписывают, чтоб у нас Одет был стар и млад.

Большие обещания

Перевод С. Маршака

Мы немецкую свободу Не оставим босоножкой. Мы дадим ей в непогоду И чулочки и сапожки. На головку ей наденем Шапку мягкую из плюша, Чтобы вечером осенним Не могло продуть ей уши. Мы снабдим ее закуской. Пусть живет в покое праздном, — Лишь бы только бес французский Не смутил ее соблазном. Пусть не будет в ней нахальства, Пусть ее научат быстро Чтить высокое начальство И персону бургомистра!

Подкидыш

Перевод В. Левика

Ребенок с тыквой на месте башки, Огромен желудок, но слабы кишки. Коса и рыжий ус. Ручонки, Как ноги паучьи, цепки и тонки. Это чудовище некий капрал, Который наше дитя украл, Подкинул нам в колыбель когда-то. Плод необузданной лжи и разврата, Был старым скотоложцем он Во блуде с паршивою сукой рожден. Надеюсь, его называть вам не надо, — В костер или в омут проклятого гада!

Китайский богдыхан

Перевод П. Вейнберга

^{60}

Отец мой трезвый был чудак И пьянства не любитель; А я усердно пью коньяк, И мощный я властитель. Питье волшебное! Моя Душа распознала это: Чуть только вдоволь выпил я — Китай стал чудом света. Цветет срединное царство; весна Кругом благоухает; Я сам — почти мужчина; жена Ребенка зачинает. Болезням настает конец; Богато все и счастливо; Конфуций^{61}, первый мой лейб-мудрец, Вещает мысли на диво. Сухарь солдатский на войне Становится слаще конфеты; И нищие в моей стране Все в бархат и шелк одеты. У мандаринов, у моей Команды инвалидной, Дух полон жара юных дней И свежести завидной. А пагода, веры надежный щит,^{62} Достроена. В ней евреи Крестятся, — это им сулит Дракона орден на шеи. Развеялся дух мятежей, как дым, И громко кричат маньчжуры: «Мы конституций не хотим, Хотим бамбуков для шкуры!» Чтоб начисто страсть убить к питью, Врачи дают мне лекарства; Я их не слушаю — и пью Для блага государства. За чаркою чарка! Веселит И вкусно, точно манна! Народ мой, сам как пьяный, кричит Восторженно: «Осанна!»

Ночному сторожу

Перевод Е. Эткинда

^{63}

Не боишься испортить сердце и стиль? Что ж, делай карьеру, — все прочее гиль. Все равно ты моим остаешься собратом, Даже будучи господином гофратом. Каждый, понятное дело, рад Покричать, что ты предал, что ты — гофрат. От Эльбы до. Сены твердят неизменно Одно и то же нощно и денно: Мол, ходули прогресса свернули вдруг Обратно, к регрессу… Правда ли, друг, Что ты сел верхом на швабского рака? Что ты ищешь себе богатого брака? Ты, может быть, спать захотел, дружок? Всю ночь ты исправно трубил в рожок, Теперь на гвозде он висит и пылится: «Не буду трубить, если немец — тупица!» В постель ты ложишься, ты хочешь уснуть, Но тебе и глаз не дают сомкнуть. Кричат: «Эй, Брут! Терпеть нам — доколе? Проснись! Спасай народ от неволи!» Крикунам и насмешникам невдомек, Почему даже лучший страж изнемог. О нет, не ведают те, что юны, Отчего под конец умолкают трибуны. Ты хочешь знать, как живет Париж? Ни дуновения, гладь да тишь. Флюгера и те начинают смущаться, Не зная, в каком направленье вращаться.