Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Брехт Бертольд

¹⁹³⁵

БОРЦАМ КОНЦЛАГЕРЕЙ

Вы, едва достижимые! Похороненные в концлагерях, Отсеченные от любого человеческого слова, Пытаемые, Избитые, Однако неопровергнутые! Исчезнувшие, Однако не забытые! О вас мы слышим немного, но все же слышим: вы Неисправимы, Вас нельзя убедить, то есть заставить отречься от рабочего дела, Нельзя разуверить, что и сейчас в Германии Есть люди и люди: угнетатели и угнетенные, И что только классовая борьба Может освободить массу Городскую и сельскую. Мы слышим, что вас ни батогом, ни дыбой Нельзя заставить Признать, что дважды два — пять. Итак, вы Исчезнувшие, но Не забытые, Избитые, но Неопровергнутые, Вместе со всеми неисправимыми борцами, Не переубежденными сторонниками правды Продолжаете оставаться Подлинными вождями Германии.

¹⁹³³

ПОГРЕБЕНИЕ ПОДСТРЕКАТЕЛЯ В ЦИНКОВОМ ГРОБУ

В этом цинке, здесь, Покоится человеческий труп, Или его ноги, или голова, Или еще меньшая кроха его, Или вообще ничего, ибо он был Подстрекателем. Он изобличен как первопричина зла. Заройте его. В лучшем случае Только жена его последует за ним на живодерню, Ибо его сообщники Тоже изобличены. Это Нечто, лежащее в цинке, Подстрекало вас ко многому: Чтобы сытно есть, И чтобы жить в сухих жилищах, И чтобы кормить детей своих, И чтобы за свою копейку стоять, И чтобы солидарным быть со всеми Угнетенными, подобно вам, и Чтобы думать. Это Нечто, там в цинке лежащее, вам говорило, Что необходимо ввести иную систему производства И что вы, миллионные массы труда, Должны взять в свои руки власть, Без этого вам ничего не добиться. И вот потому, что Находящееся там в цинке говорило так, Оно и попало в цинк и подлежит погребенью В качестве подстрекателя, подстрекавшего вас. И тот, кто говорит здесь о сытной еде, И тот из вас, кто хочет жить в сухом жилье, И тот из вас, кто стоит за свою копейку, И тот из вас, кто хочет кормить своих детей, И тот, кто здесь размышляет и объявляет себя солидарным Со всеми угнетенными, Тот должен отныне и вовеки Быть запаян в цинк, подобно этому Нечто, Запаян как подстрекатель и погребен.

¹⁹³³

ПОСЛАНИЕ

ТОВАРИЩУ ДИМИТРОВУ В ТЕ ДНИ, КОГДА ОН БОРОЛСЯ С ФАШИСТСКИМ СУДОМ В ЛЕЙПЦИГЕ

Товарищ Димитров! С тех пор как ты борешься с фашистским судом, Сквозь толпы бандитов-штурмовиков и убийц, Сквозь свист шомполов и резиновых дубинок В самом сердце Германии Слышен Громкий и внятный голос коммунизма. Его слышат во всех странах Европы Те, кто — сами во тьме — вслушиваются во тьму за границей, Его слышат также Все избитые, ограбленные И несгибаемые Борцы Германии. Экономя и рассчитывая, ты, товарищ Димитров, Используешь каждую минуту, тебе данную, Используешь эту маленькую площадку, Еще открытую гласности, Ради всех нас. Едва владеющий чужим языком, Постоянно прерываемый окриками, Многократно вытащенный из зала, Истощенный кандалами, Ты вновь и вновь задаешь наводящие страх вопросы, Обвиняешь виновных и Заставляешь их орать, вытаскивать тебя из зала И тем самым подтверждать, Что за ними не право, а только сила, Что тебя можно только убить, но не победить. Потому что, подобно тебе, этой силе сопротивляются Тысячи борцов, не столь заметных, как ты, Даже те, кто истекает кровью в застенках. Их можно убить, Но не победить. Подобно тебе, все они заподозрены в борьбе с голодом, Обвинены в восстании против угнетателей. Привлечены к суду за борьбу с эксплуатацией, Изобличены В справедливейших действиях.

¹⁹³³

ХВАЛА КОММУНИЗМУ

(Из пьесы «Мать»)

Он серьезен, он всем понятен. Он так прост. Ты не кровопийца ведь. Ты его постигнешь. Он нужен тебе, как хлеб, торопись узнать его. Глупцы зовут его глупым, злодеи зовут его злым, Мерзавцы зовут его мерзким. А он против зла и против глупости. Обиралы кричат о нем: «Преступленье!» А мы знаем: В нем конец их преступлений. Он не безумие, но конец безумия. Он не хаос, но Стройный порядок. Он то простое, Что трудно свершить.

ХВАЛА ДИАЛЕКТИКЕ

(Из пьесы «Мероприятие»)

Кривда уверенным шагом сегодня идет по земле. Кровопийцы устраиваются на тысячелетья. Насилье вещает: «Все пребудет навечно, как есть». Человеческий голос не может пробиться сквозь вой власть имущих, И на каждом углу эксплуатация провозглашает: «Я хозяйка теперь». А угнетенные нынче толкуют: «Нашим надеждам не сбыться уже никогда». Если ты жив, не говори: «Никогда»! То, что прочно, непрочно. Так, как есть, не останется вечно. Угнетатели выскажутся — Угнетенные заговорят. Кто посмеет сказать «никогда»? Кто в ответе за то, что угнетенье живуче? Мы. Кто в ответе за то, чтобы сбросить его? Тоже мы. Ты проиграл? Борись. Побежденный сегодня победителем станет завтра. Если свое положение ты осознал, разве можешь ты с ним примириться? И «Никогда» превратится в «Сегодня»!

¹⁹³⁰

БАЛЛАДА ОБ ОДОБРЕНИИ МИРА

1 Пусть я не прав, но я в рассудке здравом. Они мне нынче свой открыли мир. Я перст увидел. Был тот перст кровавым. Я поспешил сказать, что этот мир мне мил. 2 Дубинка надо мной. Куда от мира деться? Он день и ночь со мной, и понял я тогда, Что мясники, как мясники — умельцы. И на вопрос: «Ты рад?» — я вяло вякнул: «Да».

3 Трус лучше мертвеца, а храбрым быть опасно. И стал я это «да» твердить всему и вся. Ведь я боялся в руки им попасться И одобрял все то, что одобрять нельзя. 4 Когда народу не хватало хлеба, А юнкер цены был удвоить рад, Я правдолюбцам объяснял без гнева: Хороший хлеб, хотя дороговат. 5 Когда с работы гнали фабриканты Двоих из трех, я говорил тем двум: Просите фабрикантов деликатно, Ведь в экономике я — ни бум-бум! 6 Планировали войны генералы. Их все боялись — и не от добра Кричал я генералу с тротуара: «Техническому гению — ура!» 7 Избранника, который подлой басней На выборах голодных обольщал, Я защищал: оратор он прекрасный, Его беда, что много обещал… 8 Чиновников, которых съела плесень Чей сброд возил дерьмо, дерьмом разил, И нас давил налогами, как прессом, Я защищал, прибавки им просил. 9 И не расстраивал я полицейских, Господ судейских тоже я берег, Для рук их честных, лишь от крови мерзких, С охотой я протягивал платок. 10 Суд собственность хранит, и обожаю Наш суд кровавый, чту судейский сан, И судей потому не обижаю, Что сам не знаю, что скрываю сам. 11 Судейские, сказал я, непреклонны, Таких нет денег и таких нет сил, Чтоб их заставить соблюдать законы. «Не это ль неподкупность?» — я спросил. 12 Вот хулиганы женщин избивают. Но, погодите: у хулиганья Резиновых дубинок не бывает, Тогда — пардон — прошу прощенья я. 13 Полиция нас бережет от нищих И не дает покоя беднякам. За службу, что несет она отлично, Последнюю рубашку ей отдам. 14 Теперь, когда я донага разделся, Надеюсь, что ко мне претензий нет, Хоть сам принадлежу к таким умельцам, Что ложь разводят на столбцах газет, 15 К газетчикам. Для них кровь жертв — лишь колер. Они твердят: убийцы не убили. А я протягиваю свежий номер. Читайте, говорю, учитесь стилю. 16 Волшебною горой почтил нас автор. Все славно, что писал он (ради денег), Зато (бесплатно) утаил он правду. Я говорю: он слеп, но не мошенник. 17 Торговец рыбой говорит прохожим: Вонь не от рыбы, сам он, мол, гниет. Подлаживаюсь я к нему. Быть может, И на меня охотников найдет. 18 Изъеденному люэсом уроду, Купившему девчонку за гроши, За то, что женщине дает работу, С опаской руку жму, но от души. 19 Когда выбрасывает бедных Врач, как рыбак — плотву, молчу. Ведь без врача не обойтись мне, Уж лучше не перечить мне врачу. 20 Пустившего конвейер инженера, А также всех рабочих на износ, — Хвалю. Кричу: техническая эра! Победа духа мне мила до слез! 21 Учителя и розгою и палкой Весь разум выбивают из детей, А утешаются зарплатой жалкой, И незачем ругать учителей. 22 Подростки, точно дети низкорослы, Но старики — по речи и уму. А почему несчастны так подростки — Отвечу я: не знаю почему. 23 Профессора пускаются в витийство, Чтоб обелить заказчиков своих, Твердят о кризисах — не об убийствах. Такими в общем представлял я их. 24 Науку, что нам знанья умножает, Но умножает горе и беду, Как церковь чту, а церковь уважаю За то, что умножает темноту. 25 Но хватит! Что ругать их преподобья? Через войну и смерть несет их рать Любовь к загробной жизни. С той любовью, Конечно, проще будет помирать. 26 Здесь в славе бог и ростовщик сравнялись. «А где господь?» — вопит нужда окрест. И тычет пастор в небо жирный палец, Я соглашаюсь: «Да, там что-то есть». 27 Седлоголовые Георга Гросса Грозятся мир пустить в небытие, Всем глотки перерезав. Их угроза Встречает одобрение мое. 28 Убийцу видел я и видел жертву. Я трусом стал, но жалость не извел. И, видя, как убийца жертву ищет Кричал: «Я одобряю произвол!» 29 Как дюжи эти мясники и ражи. Они идут — им только волю дай! Хочу им крикнуть: стойте! Но на страже Мой страх, и вдруг я восклицаю: «Хайль!» 30 Не по душе мне низость, но сейчас В своем искусстве я бескрыл и сир, И в грязный мир я сам добавил грязь Тем самым, что одобрил грязный мир.

¹⁹³⁰

ПОМЕРКШАЯ СЛАВА НЬЮ-ЙОРКА, ГОРОДА-ГИГАНТА

1 Кто еще помнит О славе Нью-Йорка, города-гиганта, гремевшей В первое десятилетие после мировой войны? 2 Эпические песни слагались в честь исполинской чаши, которой в то время была эта Америка! Cod’s own country! [1] Мы ее называли по одним лишь начальным буквам — США, Словно известного всем, единственного Друга юности. 3 Все знали, будто всякий, кто бы туда ни попал, Через дважды две недели, Выварившись в этой неисчерпаемой чаше, становится неузнаваем. Все племена, причалив к этому ликующему континенту, Забыв свои от века укоренившиеся обычаи, Как дурные привычки, Старались изо всех сил Стать как можно скорее такими же, Как проживавшие здесь всегда. А эти принимали их великодушно и беззаботно, Как нечто от них совершенно отличное (Отличное только отличностью их жалкого существования!) Подобно хорошей опаре, они не боялись — Нового теста можно подбрасывать сколько угодно. Они знали: Словно дрожжи, они впитаются всюду. Какая слава! Какой век! 4 Ах, эти голоса их женщин, звучащие из патефонов! Так пели люди — о, сохраните эти пластинки! — в золотом веке! Благозвучие вечерних вод в Майами! Неудержимая веселость поколений, мчавшихся по нескончаемым улицам! Покоряющая скорбь поющих женщин, Оплакивающих широкогрудых мужчин, но все же по-прежнему окруженных Широкогрудыми мужчинами. 5 В огромных парках они собирали редкостные человеческие особи Откармливали их со знанием дела, купали и взвешивали, Чтобы их несравненные телодвижения запечатлеть на пленке Для будущих поколений. 6 Свои колоссальные здания они возводили с небывалой расточительностью, тратя Лучший человеческий материал. Совершенно открыто, на глазах всего мира Они выкачивали из своих рабочих все, что в них было, Расстреливали их в каменноугольных шахтах и выбрасывали их изношенные кости, Их отработанные мышцы на улицу С добродушнейшим смехом. Но с удовлетворением истинных спортсменов они сообщали О такой же грубой жестокости, проявленной рабочими во время стачек Гомерических масштабов. 7 Нищета там считалась позором. В кинолентах этой обетованной земли Мужчины, попав в беду и увидев жилище бедняка, где стоят кожаный диван и пианино^ Тотчас кончали с собой. 8 Какая слава! Какой век! Ах, нам тоже хотелось иметь такие костюмы из грубошерстной ткани, С ватными валиками на плечах, от которых мужчина становится таким широкоплечим, Что трое таких мужчин заполняют весь тротуар. Мы тоже старались затормозить наши движения, Неторопливо засовывать руки в карманы и медленно подниматься Из кресел, в которых мы полулежали (словно никогда не собирались вставать), Так подниматься, как будто переворачивается целое государство. И мы тоже набивали рот жевательной резиной (Beechnut), O’ которой говорили, что она при долгом употреблении Способствует укреплению нижней челюсти, И мы тоже сидели и вечно работали челюстями, как корова, жующая жвачку. И мы тоже стремились придать нашим лицам пугающую непроницаемость Тех poker face men [2] ,  которые казались своим согражданам Неразрешимой загадкой. И мы тоже всегда улыбались, как до или после успешной сделки, Той улыбкой, которая говорит об отличном пищеварении. И мы тоже весело похлопывали собеседников (все они — будущие клиенты!) По плечу, по ляжке или между лопаток, Стремясь любыми путями получить власть над этими людьми, Лестью или угрозой. Так поступают с собакой. Так мы подражали этой прославленной породе людей, Которая, казалось, призвана к господству над миром, Подвигая его вперед. 9 Какой оптимизм! Какой подъем! Эти заводские цехи: величайшие в мире! Автозаводы вели пропаганду деторождения: они производили автомобили (в рассрочку) Для тех, кто еще не родился! Тем, которые Выбрасывали вон почти не ношенные костюмы (но так, Чтобы они тотчас же погибали, желательно в яму с негашеной известью), Выплачивались премии! Эти мосты: Цветущую землю они соединяли с цветущей землей! О, они бесконечны! Величайшие в мире! А эти небоскребы: Они, взгромоздившие груду камней на такую высь, Что всех переросли, озабоченно наблюдали из своего поднебесья, как новостройки, Которые только что поднялись над землей, угрожали Подняться выше их, городских мамонтов. (Кое-кто начал было опасаться, что рост городов Уже нельзя будет остановить, что людей Задушат те двадцатиэтажные города, которые вырастут над ними, И что их замуруют в гробах и погребут друг под другом.) 10 И все же: какой оптимизм! Даже трупам Румянили щеки и подрисовывали благодушную улыбку (Я воспроизвожу эти черты по памяти, другие Я позабыл), так что даже Усопшим не позволяли утратить надежду. 11 Что за люди! Боксеры их — самые сильные в мире! Изобретатели их — самые практичные! Их поезда — самые быстрые! И самые многолюдные! И все это, казалось, создано на тысячу лет. Ведь жители города Нью-Йорка твердили, Что их город построен на скалах и поэтому он Незыблем. 12 В самом деле, вся их система общественной жизни была несравненна. Какая слава! Какой век! 13 Впрочем, этот век Продлился каких-нибудь восемь лет. 14 Ибо в один прекрасный день по миру пронесся слух о небывалых катастрофах, Потрясших прославленный континент, и все стали Отталкивать с отвращением его банкноты (вчера еще столь вожделенные) Как гнилую, смердящую рыбу. 15 Сегодня, когда стало известно, Что эти люди обанкротились, Мы на других континентах (которые, правда, тоже обанкротились) видим все вещи Совсем иными, чем они нам представляются внешне. 16 Что такое эти небоскребы? Мы смотрим на них спокойней. Небоскребы — да ведь это просто жалкие сараи, когда они не дают дохода. Устремляться так высоко — при такой нищете? До самых облаков — будучи по уши в долгах? Что такое эти поезда? В поездах, подобных отелям на колесах, Нередко теперь не проживает никто, И никто никуда не едет С несравненной быстротой. Что такое эти мосты? Они соединяют (Самые великие в мире!) свалки со свалками. А что такое эти люди? 17 Говорят, они все еще румянятся, однако Теперь только затем, чтобы оторвать местечко. Двадцатидвухлетние Женщины нюхают теперь кокаин, прежде чем идти Завоевывать себе место у пишущей машинки. Отцы и матери впрыскивают дочерям под кожу яд, Придающий им более пылкий вид. 18 Все еще продаются пластинки, хотя и не так уж бойко, Но о чем, собственно, поют эти козы, которые никогда Петь не учились? Каков Смысл этих песен? Собственно говоря, Что они пели нам все эти годы? Почему нас теперь раздражают те голоса, которые прежде вызывали взрывы рукоплесканий? Почему Фото этих городов не производят теперь на нас впечатления? Потому что всем теперь стало ясно: Эти люди — банкроты! 19 Потому что все теперь знают, что их машины свалены в исполинские кучи (величайшие в мире!) И ржавеют, Подобно машинам старого мира (сваленным в меньшие кучи). 20 Еще происходят всемирные матчи боксеров перед несколькими зрителями, случайно оставшимися в зале. Но даже победители этих матчей Не в силах восстать против загадочного закона, Изгоняющего людей из магазинов, В которых ломятся полки. 21 Сохраняя улыбку свою (это все, что теперь им осталось), Стоят отставные чемпионы мира На путях последних, еще действующих трамваев. Трое таких надменных людей заполняют тротуар, однако Неизвестно, что наполнит им брюхо, прежде чем вечер наступит. Они мерзнут. Вата греет лишь плечи тем, кто бесконечными вереницами День и ночь бредет по пустынным ущельям Среди безжизненных каменных громад. Их движенья замедлены, словно движенья голодных, ослабевших животных. Медленно, как будто переворачивается целое Государство, они пытаются подняться из канавы, в которой они лежали (Как будто никогда не собирались вставать). Говорят, оптимизм их Все еще жив; он основан на зыбкой надежде, Что завтра дождь пойдет снизу вверх, в небеса. Говорят, что они неудержимо ликуют, Когда видят кусок мяса, выставленный в витрине. 22 Но говорят, будто кое-кто еще может найти работу: там, где Пшеницу целыми эшелонами сбрасывают в океан, который Называется Тихим. И еще говорят, что те, кто ночует на скамейках в парке, Перед тем как уснуть, смотрят на пустынные небоскребы, Предаваясь отнюдь не благонамеренным мыслям. 23 Какое банкротство! Какая Великая слава погибла! Какое открытие: В их системе общественной жизни такой же Безнадежный порок, что и в системе общественной жизни Более скромных людей.

1

Страна господа бога (англ.).

2

лица игроков в покер (англ.).

ПЕСНЯ ПОЭТОВ, ЧЕСТНО ЗАСЛУЖИВАЮЩИХ СВОЙ ГОНОРАР

1 Данный опус изложен в стихотворной форме! Подчеркну этот факт — ведь у многих понятия нет, Что такое стихи и зачем существует поэт, В наше время поэзия очень умеренно кормит! 2 Замечать не случалось вам, что в повременной печати Совершенно исчезли стихи? Не заметили вы ничего? В чем же дело? А в том, что нас прежде любили читать и Стихотворцу охотно платили за вирши его. 3 Ну, а нынче ни пфеннига нам не начислят за строчку! Потому-то стихи появляться не стали совсем. Современный поэт с ходу требует: «Деньги на бочку! Нет ни денег, ни бочки? Ну, значит, не будет поэм!» 4 Но в душе он терзается: «Ах, мне мой грех неизвестен! Я за деньги готов был на все, я старался, лез вон я из кожи! Разве не был всегда я в делах по-коммерчески честен? Уверяют меня живописцы, что полотна их тоже 5 Не идут! А ведь искусствоведы мазню восхваляли! Натюрморты и жанры в замшелых подвалах — навалом… Господа, господа! Что же вы нам платить перестали, Хоть, в довольстве живя, с каждым днем обрастаете салом?… 6 Мы ли не воспевали, набив благородный желудок, Мы ли не восхваляли и медным стихом и латунным Все, что вам по душе: телеса ваших жен полногрудых, И осеннюю грусть, и ручей в освещении лунном… 7 Сладость ваших плодов! И листвы опадающей шорох! Снова плоть ваших женщин! И домыслы ваши о боге! И орнамент на урнах, на траурных урнах, в которых Упокоитесь вы, сражены несвареньем в итоге! 8 Не одним только вам мы несли утешения слово - И к отверженным мы обращались с надежды словами: Осушение слез пресловутого брата меньшого Было миссией нашей. И щедро оплачено вами. 9 Сколько мы вам услуг оказали! Так служат фидельки и моськи! Гонораров просили, свиваясь в кольцо для салфетки! Сколько пакостей мы учинили! Ради вас! Ради вашего блага! А с каким упованьем жевали мы ваши объедки! 10 В колымагу впрягли мы громчайшие четверостишья, Чтоб в крови и дерьме не увязла войны колымага! «Полем чести» загон скотобойни назвали, а гаубицы ваши «Железногубыми братьями» — и это стерпела бумага! 11 Что за клише к налоговым повесткам Мы рисовали — блеск! А все для вас! Мурлыча наши пламенные гимны, Шли граждане к дверям приходных касс! 12 Приготовляли мы для вас микстуры Из лучших слов — тех, что как медь звенят! Седые волки от литературы, Мы сделались покорнее ягнят! 13 Артистически мы сочиняли исторические параллели Между вами и теми, кому наши предки несытые льстили! Меценатов мы ублажали, потому что кушать хотели, И, преследуя недругов ваших, мы кинжалы стихов точили! 14 Загляните к нам, толстосумы! Не совсем оскудел наш рынок! Если можно, ешьте быстрее, доедать мы объедки будем. Чего изволите, ваше степенство? Дифирамбов или картинок? Знайте, что без рекламы нашей не так уж дороги людям. 15 Берегитесь вы, меценаты! Мы прилипчивы словно черти! И привлечь ваш взор благосклонный возмечтали мы с пылом старым, Мы задешево вам продались бы, вы уж нам, господа, поверьте, Но, естественно, наши стихи и полотна мы не можем отдать задаром!» 16 Поначалу я рифмовал также первую с третьей строкою, Сочиняя стихи об упадке эстетных ремесел… Но потом оказалось, что рифмы мне стоят усилий. Я подумал; «А кто мне за это заплатит?» — и бросил.

¹⁹³⁰

ГЕРМАНИЯ

Пусть другие говорят о своем позоре, я же говорю о моем.

О Германия, бледная мать! Сидишь среди народов Вся вывалянная в дерьме, Среди изгаженных Самая грязная. Беднейшего из твоих сыновей Забили до смерти. Когда он взвыл от голода, Другие твои сыновья На него подняли руку. И об этом узнали все. С поднятыми руками, Руками, поднятыми на родного брата, Они нагло вышагивают перед тобой И смеются тебе в лицо. И об этом известно всем. В доме твоем Звериным рыком Изрыгают ложь. А правда молчит. Разве не так? Почему тебя славословят твои тираны, почему Обвиняют тебя угнетенные? Эксплуатируемые Тычут в тебя пальцами, Эксплуататоры до небес возносят порядок, Задуманный в доме твоем. Но при этом все видят, что ты Подвернула стыдливо подол, Обагренный кровью Лучшего из твоих сыновей. Люди смеются, слушая речи, Раздающиеся в доме твоем. Но тот, кто видит тебя, хватается за нож, Как при виде грабителя. О Германия, бледная мать! Благодари сыновей своих, Превративших тебя в посмешище Или в пугало Для народов всех стран!