Стихотворения. Зори. Пьесы

Верхарн Эмиль

Крестьянин (подбегая). Дядя Гислен, дядя Гислен, с твоей фермы Звенящие поля огонь перекинулся на всю Волчью равнину!

Деревья вдоль дорог охвачены пожаром, Весь ельник корчится и воет в вихре яром, И пламя все круче Взвивается к туче И в бешеной злобе грызет небеса.

Дядя Гислен

Ну что ж! Пускай горит! Прекрасная потеха! Пускай горят и нивы, и пустыни, Моря и небо, вечных гор твердыни, Пусть лопнет

грудь земли, как скорлупа ореха. (Меняя тон.) Тот нищий угрожал меня отправить в гроб. (Нищему Бенуа.) Так действуй! К черту эти штуки! Вот грудь моя, вот шея, вот мой лоб! Вот продававшие свой труд проклятый руки, Уже бессильные; мой сгорбленный хребет; Морщины на лице, которым счета нет; Вот тело, на которое невзгоды Обрушивались шесть десятков лет. Зачем, иссохнув как скелет, Я на себе тащу ненужные мне годы, Зачем живу я? Кто мне даст ответ? Мне каждый день грозят нужда и голод. Я поле распахал, но всходы губит холод. Все то, что по грошам успел собрать отец, Что выжал он, зажал, запрятал, как скупец, Проел я с домочадцами моими. Я вырастил детей – и был обобран ими. Трясиной городов поглощены, они В позорной праздности растрачивают дни. Деревни умерли и не воскреснут вновь! Оппидомань, ты выпила их кровь! На наши нивы, пашни, огороды Обрушились болезни всей природы, Земли и солнца, неба и воды.

Крестьянин

Ваши горести – наши. Мы тоже все несчастны…

Дядя Гислен

Когда-то праздником считались дни посева, Земля сдавалась нам с улыбкою, без гнева, Цветами радости синели всходы льна. Теперь – не то! Земля озлоблена. Мы ворвались туда, где ночь царит, Мы оскорбили все подземные святыни, И властелином стал великий антрацит, Дремавший в пропастях доныне. Узлами черных рельс земля оплетена, Кровавым золотом пылают семафоры, Грохочут поезда, пронизывая горы, И тонет в дымной мгле небес голубизна. Невинные цветы и девственные травы Вдыхают черный смрад отравы. Настал последний час! Победным шествием идут и топчут нас Огонь, чугун, металлов сплавы, Как будто ад восстал во всем величье славы.

Нищие пятятся, не угрожая больше.

Нищий. Бедняга!

Дядя Гислен. Бедняга? Как бы не так! (Хватая одного из крестьян, указывает на горящую усадьбу.) Вы думаете, неприятель поджег мою усадьбу? Вы ошибаетесь. (Показывая ему свои руки.) Ее подожгли вот эти руки. А мой лес подле болота Блуждающих огней! – Тоже они. А мои амбары и мельницы? – Они, опять они! Нет! Дядя Гислен – бедняга? Он, и, может быть, он один, все видит ясно. Люди перестали уважать свое поле; медлительность природы выводит их из терпения; они убивают ростки, перегревая их; они согласуют, рассуждают, составляют; земля перестала быть женщиной; она превратилась в публичную девку.

И вот над ней глумится враг жестокий. Когда-то город наносил ей раны, А ныне новые тираны - Свирепствуют пожары и война. И там, где некогда она Давала новой жизни соки,- Над нею пляшет смерть остервенело, Кромсая бомбами ее нагое тело. Нет нужды ни в дождях, ни в утренних прохладах, Ни в реках медленных, ни в бурных водопадах; Не нужен зимний холод, летний жар. Пускай же сокрушительный

удар С лица земли сотрет деревни!

Крестьянин. Дядя Гислен, наверное, рехнулся. Другой. Так поносить землю – преступление. Третий. Не знаешь, во что и верить.

Появляется сельский ясновидец. Он напевает, подражая движениями полету воронов пожара.

Сельский ясновидец

Бегут, бегут леса, равнины мчатся в дали, И буря встала в золотой пыли, Подъемлются кресты на полюсах земли,- Для Красных Воронов дни торжества настали. Они, как призраки, теснятся на домах, Их перья в зареве щетинятся, как пики, И, крылья черные раскрыв во весь размах, По крышам, каркая, кружит их табор дикий. Неисчислимою зловещею ордой Они летят, как вестники пожара, Как тени, вставшие из глубины земной, Чтоб сеять ужасы вокруг земного шара. Прохожий, голову не смея повернуть, За ними искоса следит оцепенело; Их клюв вонзается, как нож, в земную грудь, Чтобы взрывать, и разрывать, И потрошить пласты земного тела. И гибнут семена, и засыхают злаки, Скирды горят блуждающим костром, И языки огня перебегают грозно И лижут свод небес – и кажутся во мраке Кобыл окровавленных табуном. Смерть предреченная пришла. Гремят колокола! Земле, носящий плод, назначен жребий бренный, Смерть предреченная пришла. Гремят колокола! Гремят колокола! Споем отходную вселенной.

Дядя Гислен. Да, да! Он прав, этот ясновидец, этот безумец, над которым все издевались, над которым издевался я сам и которого я никогда не понимал! Да, теперь на все проливается ужасный свет. (Указывает вдаль.) Он это давно предсказывал. А мы – все остальные – цеплялись за старые призраки и пытались нашим бедным маленьким здравым смыслом преградить путь грозным колесам судьбы.

Толпа деревенских парней, батраков, рабочих, скотниц, нищенок несет на носилках Пьера Эреньена. Их сопровождает кюре. Умирающий показывает знаками, что невыносимо страдает, и просит остановиться.

Жак Эреньен. Сюда, мои друзья! Кладите его осторожней. (Помогает несущим; затем, как бы обращаясь к самому себе.) Бедный старик! Бедный старик! Тебе не суждено умереть, как умер твой отец, в своей постели! О, войны, войны! Их нужно ненавидеть ненавистью твердой, как алмаз!

Пьер Эреньен. Эреньен! Эреньен!

Жак Эреньен. Я здесь, отец, подле тебя, перед твоими глазами, близ твоих рук. Я здесь, подле тебя, как при жизни матери, так близко от тебя, что слышу каждое биенье твоего сердца. Ты видишь меня? Чувствуешь ли, что я по-прежнему люблю тебя?

Пьер Эреньен (коснеющим языком). На этот раз – конец! Ты уже не успеешь перевезти меня к себе, в Оппидомань. Я счастлив, вокруг меня родные равнины. Прошу тебя о милости: позволь старому кюре подойти ко мне.

Жак Эреньен. Отец мой, любое желание, любая воля твоя будут исполнены. Я должен уйти?

Пьер Эреньен. Исповедоваться можно только наедине.

Эреньен отходит в сторону. Кюре приближается. Дядя Гислен робко подходит к трибуну, желая с ним поговорить, покуда совершается исповедь.

Дядя Гислен. Господни Эреньен, я вижу, вы добры по-прежнему… а я считал вас не таким. Вы – главный человек в Оппидомани, и на наших фермах часто заходил разговор о вас… Мои сыновья за вас заступались… Быть может, они и правы… Но теперь, когда деревня умерла, откуда, скажите мне, придет к нам жизнь? Где найти уголок, чтоб посеять зерно и вырастить пшеницу? Где найти пядь земли, не отравленную дымом, нечистотами, ядом и войной? Скажите… Скажите!

Эреньен молчит. Все его внимание обращено на отца. Когда Гислен кончает говорить, он едва пожимает плечами.