Стихотворения
Шрифт:
Тут кашлял с намеком. Его собеседник тогда отступал
Чуть в сторону, шею тянул, чтоб за ширмой меня разглядеть.
"Хорошенькая, - бормотал, - но на вид уж чувственна слишком.
Глаза хороши у нее. Веки только, смотрю, тяжелы.
Губы ярки, да тоже не в меру. Грудь для лет ее слишком
полна".
(Допустим, вы правы, мой сэр, но скажите, моя ль в том вина?)
Я продолжала играть под этот аккомпанемент.
Слезы текли и мешали, но
В общем не так уж и трудно - примерно как петь за органом...
У меня неплохое контральто. Сегодня я тоже пою.
А псалмы это чудо. Исполнишь - и как побывала в раю.
В тот день до пресвитера вновь долетели какие-то слухи,
Немало его озадачив, он ведь был добродетель сама.
(Он торгует в аптеке на Хай-стрит и вот на неделе зашел
К собрату - тот рядом работает, по переплетному делу.)
"Скверно, - сказал он тогда.
– Речь идет о достоинстве храма.
Если и впрямь такова - что поделать, придется уволить".
"Органиста такого, однако, не достать нам и за три цены!"
Это решило вопрос (пусть на время). Орган ликовал.
Напрягался регистрами всеми, отсрочивая финал.
В приходе чем дальше, тем больше косились, шептались мне
вслед.
И вскоре вопрос был решен, я пока что не знала о том.
Но пришел день - и мне объявили. И это был страшный удар.
Я опомнилась (бледной такой не видали меня никогда):
"Оставить? О нет, не могу. Разрешите мне даром играть".
Потому что в тот миг я совсем обезумела. Разве могла я
Бросить это богатство - орган, для него ведь я только жила.
Они помолчали. И так я осталась при церкви опять.
С моими псалмами - за них можно тело и душу отдать.
Но покой был, конечно, недолог: до пастора слухи дошли,
Дескать, кто-то из паствы видал меня в Пуле вдвоем с
капитаном.
(Да! Теперь мне и впрямь оставалось лишь это, чтоб как-то
прожить.)
Но, знает бог (если знает), я любила "Святого Стефана",
"Сотый" и "Гору Сион", "Субботу", "Аравию", "Итон"
Больше греховных объятий тех смертных, что были со мной!..
Вскоре новая весть: досветла не одна возвращалась домой.
Старейшины подняли шум, но все было ясно и так,
Без слов. На последнюю просьбу я все же решилась в слезах.
Кто бы там ни владел моим телом, еще оставалась душа.
А душа умирает достойно. Решилась и вот говорю:
"Прощенья не жду, джентльмены, но позвольте еще раз играть.
Вам убытка не будет, а мне... Для меня это целая жизнь".
Я знала: они согласятся (играю ведь даром, так что ж!),
Дрожала же, как в лихорадке, и все пред глазами плыло.
И впрямь - после паузы мрачно кивнули: "Пожалуй, что
можно.
Один только раз - уяснила?" Поклоном ответила "да".
"Взгляд твой где-то блуждает теперь", - кто-то молвил из них
под конец.
В ответ улыбнулась едва: "Далеко. Далеко, мой отец".
Вечер воскресного дня - и последнего дня моей службы.
Восклицанья повсюду: "Она одержима!", "Какая игра!",
"Я и думать не мог, что на это способен наш старый орган!"
Солнце заходит, и тени густеют. Огни зажжены.
Начинают последнее пение: "Таллис" - Вечерний Гимн.
(Как диссентеры Кена поют! Они здесь свободнее духом,
Чем в этих новых церквах, где мне удалось побывать.)
Я пою под орган. Чей-то возглас: "Контральто красивее нет!"
"Здесь - пожалуй, - я мыслю.
– И все ж не особенный будет
урон".
Завершаем. Пою вместе с хором: "Смерть возьмет меня тихо, как
сон".
И вот отпустила педали. В глазах еще слезы стоят
От этих гармоний блаженных. (Так, значит, блуждает мой
взгляд?)
Достаю из корсажа (грудь и вправду полна, но не столь)
Флакон голубой и рифленый - должно быть, подумают: соль.
И прежде чем кто-то успел бы проникнуть в безумный мой
план,
Весь залпом его выпиваю. Глаза уже застит туман.
Собираю тетради, склонилась как будто в молитве - точь-в
точь.
Пока подойдут они, быстрая смерть унесет меня прочь.
"Никто и помыслить не мог, что покончит с собою вот так,
Старейшины скажут, снося меня вниз в подступающий мрак.
Но свидетели точно не лгали: и лавочник был, и моряк".
Словно что-нибудь я отрицала. О нет, видит бог, я грешна.
И грехи есть грехи. Но любовь была музыка, только она.
А последний псалом удался. Что еще? Как-нибудь похоронят.
Из Пула, конечно, никто не придет и слезы не уронит.
Перевод Т. Гутиной
ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
Я взял смычок бесплотный,
Провел им по струне,
И ожили напевы,
Дремавшие во мне.
За полночь по старинке
С собой наедине
Играл я, и волынка
Мне вторила во сне.
И вслед венчальной песне
Под молвь и пересуд
На середину спальни
Стекался сельский люд,
И под мои напевы
Плясали там и тут
Искусники посева,
Прервав извечный труд.
Плясал жених с невестой,