Стихотворения

Лермонтов Михаил Юрьевич

Вышла младая потом голова,В косу вплелася морская трава.

Синие очи любовью горят;Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.

Мыслит царевич: «Добро же! постой!»За косу ловко схватил он рукой.

Держит, рука боевая сильна:Плачет и молит и бьется она.

К берегу витязь отважно плывет;Выплыл; товарищей громко зовет:

«Эй вы! сходитесь, лихие друзья!Гляньте, как бьется добыча моя…

Что ж вы стоите смущенной толпой?Али красы не видали такой?»

Вот

оглянулся царевич назад:Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит, лежит на песке золотомЧудо морское с зеленым хвостом;

Хвост чешуею змеиной покрыт,Весь замирая, свиваясь, дрожит;

Пена струями сбегает с чела,Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;Шепчут уста непонятный упрек…

Едет царевич задумчиво прочь.Будет он помнить про царскую дочь!

Пророк

С тех пор как вечный судия [218] Мне дал всеведенье пророка,В очах людей читаю яСтраницы злобы и порока.

218

Пророк

Печатается по беловому автографу из записной книжки Одоевского. Впервые – в ОЗ (1844, №2).

Развивая тему стихотворения Пушкина «Пророк» о великом назначении поэзии и поэта, Лермонтов пишет о трагическом разрыве, конфликте между обществом и передовой личностью, провозглашающей «любви и правды чистые ученья».

Написано между маем и началом июля 1841 г.

Провозглашать я стал любвиИ правды чистые ученья:В меня все ближние моиБросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,Из городов бежал я нищий,И вот в пустыне я живу,Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,Мне тварь покорна там земная:И звезды слушают меня,Лучами радостно играя.

Когда же через шумный градЯ пробираюсь торопливо,То старцы детям говорятС улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!Он горд был, не ужился с нами:Глупец, хотел уверить нас,Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:Как он угрюм, и худ, и бледен!Смотрите, как он наг и беден,Как презирают все его!»

Стихотворения разных лет

Ах! ныне я не тот совсем…

Ах! ныне я не тот совсем, [219] Меня друзья бы не узнали,И на челе тогда моемВласы седые не блистали.Я был еще совсем не стар;А иссушил мне сердце жарСтрастей, явилися морщиныИ ненавистные седины,Но и теперь преклонных летЯ презираю тяготенье.Я знал еще души волненье —Любви минувшей грозный след.Но говорю: краса Терезы…Теперь среди полночной грезыМне кажется: идет онаМежду каштанов и черешен…Катится по небу луна…Как я доволен и утешен!Я вижу кудри… взор живойГорячей влагою оделся…Как жемчуг перси белизной.Так живо образ дорогойВ уме моем напечатлелся!Стан невысокий помню яИ азиатские движенья,Уста пурпурные ея,Стыда румянец и смятенье…Но полно! полно! я любил,Я чувств своих не изменил!..Любовь, сокрывшись в сердце диком,В одних лишь крайностях горитИ вечно (тщетно рок свирепыйВосстал) меня не охладит,И тень минувшего бежитПоныне всюду за Мазепой…

219

«Ах! ныне я не тот совсем…»

Печатается по «Библиографическим запискам» (1861, No16), где появилось впервые.

Никто моим словам не внемлет…

Никто моим словам не внемлет… я один. [220] День

гаснет… красными рисуясь полосами,На запад уклонились тучи, и каминТрещит передо мной. Я полон весь мечтамиО будущем… и дни мои толпойОднообразною проходят предо мной,И тщетно я ищу смущенными очамиМеж них хоть день один, отмеченный судьбой!

220

«Никто моим словам не внемлет… я одни…»; «Мое грядущее в тумане…»

Печатаются по автографу ЦГАЛИ. Впервые – в «Литературном наследстве» (тт. 19-21).

Мое грядущее в тумане…

Мое грядущее в тумане,Былое полно мук и зла…Зачем не позже иль не ранеМеня природа создала?К чему творец меня готовил,Зачем так грозно прекословилНадеждам юности моей?..Добра и зла он дал мне чашу,Сказав: я жизнь твою украшу,Ты будешь славен меж людей!..И я словам его поверил,И, полный волею страстей,Я будущность свою измерилОбширностью души своей;С святыней зло во мне боролось,Я удушил святыни голос,Из сердца слезы выжал я;Как юный плод, лишенный сока,Оно увяло в бурях рокаПод знойным солнцем бытия.Тогда, для поприща готовый,Я дерзко вник в сердца людейСквозь непонятные покровыПриличий светских и страстей.

Из-под таинственной, холодной полумаски…

Из-под таинственной, холодной полумаски [221] Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,Светили мне твои пленительные глазкиИ улыбалися лукавые уста.Сквозь дымку легкую заметил я невольноИ девственных ланит и шеи белизну.Счастливец! видел я и локон своевольный,Родных кудрей покинувший волну!..И создал я тогда в моем воображеньеПо легким признакам красавицу мою;И с той поры бесплотное виденьеНошу в душе моей, ласкаю и люблю.И все мне кажется: живые эти речиВ года минувшие слыхал когда-то я;И кто-то шепчет мне, что после этой встречиМы вновь увидимся, как старые друзья.

221

«Из-под таинственной холодной полумаски…»

Печатается по ОЗ (1843, №5), где опубликовано впервые.

Тебе, Кавказ, суровый царь земли…

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, [222] Я посвящаю снова стих небрежный.Как сына, ты его благословиИ осени вершиной белоснежной;От юных лет к тебе мечты моиПрикованы судьбою неизбежной,На севере – в стране тебе чужой —Я сердцем твой всегда и всюду твой.Еще ребенком робкими шагамиВзбирался я на гордые скалы,Увитые туманными чалмами,Как головы поклонников аллы.Там ветер машет вольными крылами,Там ночевать слетаются орлы,Я в гости к ним летал мечтой послушнойИ сердцем был – товарищ их воздушный.С тех пор прошло тяжелых много лет,И вновь меня меж скал своих ты встретил.Как некогда ребенку, твой приветИзгнаннику был радостен и светел.Он пролил в грудь мою забвенье бед,И дружно я на дружний зов ответил;И ныне здесь, в полуночном краю,Все о тебе мечтаю и пою.

222

«Тебе, Кавказ, суровый царь земли…»

Печатается по факсимиле (с автографа из частного собрания в Париже) в «Литературном наследстве» (тт. 43-44). Впервые – с неточностями в «Молодике на 1844 г.» (Спб. 1844). Комментируемый текст, по-видимому, представляет собой посвящение к одной из двух «кавказских» редакций «Демона», 1838 года (см. соч. изд. «Огонек», т. II, стр. 498-499).

Существует еще одна редакция посвящения к поэме:

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,Я снова посвящаю стих небрежный.Как сына, ты его благословиИ осени вершиной белоснежной.Еще ребенком, чуждый и любвиИ дум честолюбивых, я беспечноБродил в твоих ущельях, грозный, вечный,Угрюмый великан, меня носилТы бережно, как пестун, юных силХранитель верный – [и мечтоюЯ страстно обнимал тебя порою].И мысль моя, свободна и легка,Бродила по утесам, где, блистаяЛучом зари, сбирались облака,Туманные вершины омрачая,Косматые, как перья шишака;И вдалеке, как вечные ступениС земли на небо, в край моих видений,Зубчатою тянулись полосой,Таинственней, синей одна другой,Все горы, чуть приметные для глаза,Сыны и братья грозного Кавказа.