Я не клянусь, прости меня.Я слышал много клятв на свете,Не зная будущего дня,Клялись и верили — как дети.А после видел я не разЛицо одной несытой страсти,Потом — тоску огромных глазИ детских — горькое участье.От слова не прочнее связь:Избыв счастливую истому,То сердце, за себя боясь,И в честной клятве лжет другому.
«Она вошла во двор несмело…»
Она вошла во двор несмело,И средь больничной суетыЕй утро в душу не успелоДохнутьПредчувствием беды.К стволу сосны прижалась телом,Зовущий взгляд — в окно отца.Но
кто-то выглаженный,В белом,Сказал два слова ей с крыльца.И, тем словамЕще не веря,Увидела со стороныИ морга отпертые двери,И тень носилокУ стены.Дверной проем,Глухой и черный, —Как зов старушечьего рта,И солнцемКосо освещенныйПорог —Как смертная черта.И, глядя пристальноИ слепо,Меж сосен девочка пошла.В руке,Распертая нелепо,Авоська стала тяжела.А тот,Кто вынес весть навстречу,Не отводил усталых глазИ ждал:Вот-вот заплачут плечи,Сутулясь горько и трясясь,Но парк укрыл ее поспешно,Давая втайне перейтиТу грань,Откуда к жизни прежней —Наивно-детской —Нет пути.
«Как ветки листьями облепит…»
А. Т. Т.
Как ветки листьями облепит,Растают зимние слова,И всюду слышен клейкий лепет —Весны безгрешная молва.И сколько раз дано мне встретитьНа старых ветках юных их —Еще неполных, но согретых,Всегда холодных, но живых?Меняй же, мир, свои одежды,Свои летучие цвета,Но осени меня, как прежде,Наивной зеленью листа.Под шум и лепет затоскую,Как станет горько одному,Уйду — и всю молву людскую, —Какая б ни была, — приму.
«Уходи. Я с ней один побуду…»
Как и жить мне с этой обузой,А еще называют Музой…А. Ахматова
Уходи. Я с ней один побуду,Пусть на людях, но — наедине.Этот час идет за мной повсюду,Он отпущен только ей и мне.Я к ее внезапному приходуЗамираю, словно на краю,Отдаю житейскую свободуЗа неволю давнюю мою.Обняла — и шум пошел на убыль,И в минуты частых наших встреч,Чем жесточе я сжимаю губы,Тем вернее зреющая речь.Эта верность, знаю я, суроваК тем, кому дается с ранних дней,И когда ей требуется слово,Дай — судьбой рожденное твоей.И опять замрет звучанье чувства,И глаза поймут, что ночь светла.А кругом — торжественно и пусто:Не дождавшись, ты давно ушла.
«И опять возник он с темным вязом…»
И опять возник он с темным вязом —Прямо с неба нисходящий склон.Ты с какой минутой жизни связан?Памятью какою осенен?Ничего припомнить не могу я,Ничего я вслух не назову.Но, как речь, до времени глухую,Шум листвы я слышу наяву.В этом шуме ни тоски, ни смуты,Думы нет в морщинах на стволе, —Делит жизнь на вечность и минутыТот, кто знает срок свой на земле.И к стволу я телом припадаю,Принимаю ток незримых сил,Словно сам я ничего не знаюИли знал, да здесь на миг забыл.
«В ковше неотгруженный щебень…»
В ковше неотгруженный щебень,Как будто случилась беда.В большой котловине от небаГлубокой казалась вода.К холодной и чистой купелиСходил по уступам мой день,И грани уступов
горели,Другие — обрезала тень.Я видел высокую стену,Что в небо и в воду ушла,И росчерком — белую пену,Что ярко к подножью легла.Я слышал, как звонче и чаще —Невидимый — камень стучал,Обрушенный днем уходящим,За ним он катился в провал.В паденье ничто не боролось,Лишь громко зевнула вода —И подал призывный свой голос,И подал я голос тогда.И грозным иссеченным ликомКо мне обернулась стена,С вниманьем таинственно-дикимЕго принимала она.А голос в пространстве вечернем,Какою-то силой гоним,Метался — огромный, пещерный,Не сходный с ничтожным моим.И бездна предстала иною:Я чувствовал близость светил,Но голос, исторгнутый мною, —Он к предкам моим восходил.
«И вышла мачта черная — крестом…»
И вышла мачта черная — крестом,На барже камень, сваленный холмом,И от всего, что плыло мне навстречу,Не исходило человечьей речи.И к берегам, где меркли огоньки,Вода ночная в ужасе бросалась,А после долго посреди рекиСама с собой с разбегу целовалась.Сгустилась темь. Костер совсем потух.Иными стали зрение и слух.Давно уж на реке и над рекоюВсе улеглось. А что-то нет покоя.
«В тяжких волнах наружного гула…»
В тяжких волнах наружного гулаИ в прозрачном дрожанье стеклаТа же боль, что на время заснулаИ опять, отдохнув, проняла.Вижу — смотрит глазами твоими,Слышу — просит холодной воды.И горит на губах моих имяРазделенной с тобою беды.Все прошло. Что теперь с тобой делят?Это старый иль новый обряд?Для иного постель тебе стелютИ другие слова говорят.Завтра нам поневоле встречаться.Тихий — к тихой взойду на крыльцо,И усталое грешное счастье,Не стыдясь, мне заглянет в лицо.И, как встреча, слова — поневоле,Деловые слова, а в душеНемота очистительной боли —Той, что ты не разделишь уже.
«Я губ твоих не потревожу…»
Я губ твоих не потревожу…Дремли, не злясь и не маня.Огнем небес и дрожью кожиМой день выходит из меня.Необожженной, молодой —Тебе отрадно с этим телом,Что пахнет нефтью, и водой,И теплым камнем обомшелым.
«В час, как дождик короткий и празднично чистый…»
В час, как дождик короткий и празднично чистыйЧем-то душу наполнит,Молодая упругость рябиновой кистиО тебе мне напомнит.Не постиг я, каким создала твое сердце природа,Но всегда мне казалось,Что сродни ему зрелость неполного раннего плодаИ стыдливая завязь.А мое ведь иное — в нем поровну мрака и света,И порой, что ни делай,Для него в этом мире как будто два цвета —Только черный и белый.Не зови нищетой — это грани враждующих истин.С ними горше и легче.Ты поймешь это все, когда рук обессиленных кистиМне уронишь на плечи.
«Белый храм Двенадцати апостолов…»
Белый храм Двенадцати апостолов,Вьюга — по крестам,А внизу скользят ладони по столу —Медь считают там.Вот рука моя с незвонкой лептою,Сердце, оглядись:В этом храме — не великолепиеОсвященных риз.Что за кровь в иконописце-пращуре,Что за кровь текла,Говорят глаза — глаза, сквозящиеИз того угла.Суждено нам суетное творчество,Но приходит час —Что-то вдруг под чьим-то взглядом скорчится,Выгорая в нас.Но мечта живая не поругана,Хоть и был пожар,И зовет, чтоб я ночною вьюгоюПодышал.