Я хочу, чтобы ты увидала:За горой, вдалеке, на краюСолнце сплющилось, как от удараО вечернюю землю мою.И как будто не в силах проститься,Будто солнцу возврата уж нет,Надо мной безымянная птицаЛовит крыльями тающий свет.Отзвенит — и в траву на излете,Там, где гнезда от давних копыт.Сердца птичьего в тонкой дремотеДень, пропетый насквозь, не томит.И роднит нас одна ненасытность —Та двойная знакомая страсть,Что отчаянно кинет в зенит насИ
вернет — чтоб к травинкам припасть.
«И все как будто кончено — прощай…»
И все как будто кончено — прощай,А ты — клубись, непролитая туча,Но мой ни в чем не виноватый крайОсенней думою не угнетай,Непамятливых памятью не мучай,А помнящим хоть час забвенья дай.И только сердцу вечно быть виновнымВо всем, что так мучительно давно в немИ все же чисто, словно в первый час:Вошла — и руки белые сложила,И тонко веки темные смежила,И безысходно в сердце улеглась.Теперь иди, куда захочешь, в мире…А для меня он ни тесней, ни шире, —Земля кругом и мерзлая жива,И вижу я под неподвижной тучей,Как зеленеет смело и колючеНежданная предзимняя трава.
«Тянулись к тучам, ждали с высоты…»
Тянулись к тучам, ждали с высотыПустым полям обещанного снега,В котором есть подобье добротыИ тихой радости. Но вдруг с разбегаУдарило по веткам молодым,Как по рукам, протянутым в бессилье,Как будто не положенного имОни у неба темного просили.И утром я к деревьям поспешил.Стволов дугообразные изгибы,Расщепы несогнувшихся вершин,Просвеченные ледяные глыбы,Висячей тяжестью гнетущие мой лес,Увидел я… И все предстало здесьПобоищем огромным и печальным,И полоса поникнувших берез,С которой сам я в этом мире рос,Мне шествием казалась погребальным.Когда ж весною белоствольный стройЛиствою брызнул весело и щедро,Дыханье запыхавшегося ветраПрошло двойным звучаньем надо мной.Живое лепетало о живом,Надломленное стоном отвечало.Лишь сердце о своем пережитомИскало слов и трепетно молчало.
«Уже огромный подан самолет…»
Уже огромный подан самолет,Уже округло вырезанной дверцейВоздушный поглощается народ,И неизбежная, как рифма «сердце»,Встает тревога и глядит, глядитСтеклом иллюминатора глухогоВ мои глаза — и тот, кто там закрыт,Уже как будто не вернется снова.Но выдали — еще мгновенье есть! —Оттуда, как из мира из иного,Рука — последний, непонятный жест,А губы — обеззвученное слово.Тебя на хищно выгнутом крылеСейчас поднимет этой легкой силой, —Так что ж понять я должен на земле,Глядящий одиноко и бескрыло?Что нам — лететь? Что душам сужденаПространства неизмеренная бездна?Что превращает в точку нас она,Которая мелькнула и исчезла?Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас,Я жду тебя, — в надмирном постоянствеЛечу, — и что соединяет нас,Уже не затеряется в пространстве.
«Небеса опускались мрачней…»
Ночь. Аэропорт.
Небеса опускались мрачней,Я искал три сигнальных огня.Ты скажи, сколько дней и ночейОжиданью учила меня.И свершилось: мы знаем свой час,Знаем, что нам отныне дано,И не скрыть от взыскующих глаз,Что доступнее счастья оно.И когда три сигнальных огняВспыхнут в небе — былому в ответ,Все из дали зовешь ты меня —Та, которой в тебе уже нет.
«Отдамся я моей беде…»
Р. А.
Отдамся я моей беде,Всему, что слишком кратко встретил,И, отраженную в воде,Тебя слепой расплещет ветер.И, солнце с холодом смешав,Волна запросится в ладони,И пробежит по камышамМгновенье шумно молодое.Тогда услышу у воды,Как весь насквозь просвистан невод,И навсегда твои следыНа берегу окаменеют.Пройдя певучею тропой,Заполнит память их, как чаши,Чтобы продлился праздник мой,Хотя бы в слове прозвучавшем.
«И что-то задумали почки…»
И что-то задумали почки,Хоть небо — тепла не проси,И красные вязнут сапожкиВ тяжелой и черной грязи.И лучшее сгинуло, может,Но как мне остаться в былом,Когда эти птицы тревожат,Летя реактивным углом,Когда у отвесного краяСтволы проступили бело,И с неба, как будто считая,Лучом по стволам провело.И капли стеклянные нижет,Чтоб градом осыпать потом,И, юное, в щеки мне дышитХолодным смеющимся ртом.
«Зеленый трепет всполошенных ивок…»
Зеленый трепет всполошенных ивок,И в небе — разветвление огня,И молодого голоса отрывок,Потерянно окликнувший меня.И я среди пылинок неприбитыхПочувствовал и жгуче увидалИ твой смятенно вытесненный выдох,И губ кричащих жалобный овал.Да, этот крик — отчаянье и ласка,И страшно мне, что ты зовешь любя,А в памяти твой облик — только маска,Как бы с умершей снятая с тебя.
«Они метались на кроватях…»
Они метались на кроватях —И чей-то друг, и сын, и муж.О них вздыхали, как о братьях,Стыдясь их вывихнутых душ.И, жгут смирительный срывая,Они кричат: «Остановись!Не жги, проклятая, больная,Смещенная безумьем жизнь!»Дежурных бдительные рукиИх положили, подоспев.И тут вошли в палату звуки —Простой и ласковый напев.И кротко в воздухе повислаЛадонь, отыскивая лад,И трудно выраженье смыслаЯвил больной и скорбный взгляд.А голос пел: мы — те же звуки,Нам так гармония нужна,И не избавиться от муки,Пока нарушена она.Взгляни устало, но спокойно:Все перевернутое — ложь.Здесь высоко, светло и стройно,Иди за мною — и взойдешь.Девичье-тонкий в перехвате,Овеяв лица ветерком,Белея, уходил халатикИ утирался рукавом.
«Эскалатор уносит из ночи…»
Эскалатор уносит из ночиВ бесконечность подземного дня,Может, так нам с тобою короче,Может, здесь нам видней от огня…Загрохочет, сверкая и воя,Поезд в узком гранитном стволе,И тогда, отраженные, двоеВстанем в черно-зеркальном стекле.Чуть касаясь друг друга плечами,Средь людей мы свои — не свои,И слышней и понятней в молчаньеНарастающий звон колеи.Загорайся, внезапная полночь!В душном шорохе шин и подошвТы своих лабиринтов не помнишьИ надолго двоих разведешь.Так легко — по подземному кругу,Да иные круги впереди.Фонарем освещенную рукуПодняла на прощанье: «Иди…»Не кляни разлучающей ночи,Но расслышь вековечное в ней:Только так на земле нам короче,Только так нам на свете видней.