Стихотворения, Ершов Петр Павлович

Стихотворения

1989 г.

6.25 + -

рейтинг книги

Шрифт:

СИБИРСКИЙ КАЗАК

Старинная быль [1]

Часть I

Рано утром, весной На редут крепостной Раз поднялся пушкарь поседелый. Брякнул сабли кольцом, Дернул сивым усом И раздул он фитиль догорелый. Он у пушки стоит, Он на крепость глядит Сквозь прозрачные волны тумана… Вот мелькнул белый плат У высоких палат Удальца-молодца атамана. И с веселым лицом, Осеняся крестом, Он над медною пушкой склонился. Пламень брызнул струей, Дым разлился волной — И по крепости гул прокатился. Вот к обедне звонят… Казаки мигом в ряд — И пошли в божью церковь молиться, Да поклоном земным Поклониться святым, Да к честному кресту приложиться. Но казак молодой Не спешит за толпой, Помолиться святым не радеет; Он стоит, молчалив, И ни мертв и ни жив — Кровь в груди то кипит, то хладеет. Вот, одетый в стихарь [2] , Заклепал [3] пономарь [4] На высокой звоннице к достойной [5] . И казак задрожал — Жгучей искрой запал Червь укора в душе неспокойной. Он в храм божий спешит, Но боится вступить И стоит одинок у порогу; Он глядит на народ И креста не кладет, И не молится русскому богу. Освещен божий храм! И святой фимиам [6] Будто ризой народ одевает, А казаки поют Да поклоны кладут, — Атаман с есаульством читает. Служба кончилась. Вот — Атаман наперед И за ним молодцы есаулы [7] — Приложась к образам, Казаки по домам Разошлись, говоря про аулы. А казак молодой С непокойной душой В церковь божию робко вступает; К алтарю он идет, Тихо старца зовет И с слезами к ногам упадает. «Мой отец, поспеши! Тяжкий грех разреши! Погибаю я, грешный душою». — «Сколь бы грех ни велик, — Говорит духовник, — Не утаи ничего предо мною». И казак отвечал: «Атаман приказал Нам идти на кыргызов войною… Мой

отец, я женат! И хоть нету ребят, Да все жалко расстаться с женою. Я на бога роптал, Я своих проклинал, Я не шел с казаками молиться; И, пришедши потом, Не крестился крестом, Не хотел к образам приложиться. Мой отец, поспеши! Тяжкий грех разреши! Погибаю я, грешный душою». — «Грех твой, чадо, велик! — Говорит духовник. — Омрачился ты тяжкой виною. Но и бездну грехов Бог очистить готов, Прибеги лишь к нему с покаяньем. Он — без меры любовь. Уповай лишь, и вновь Он оденет святым одеяньем. Как Христов иерей [8] Я, по власти своей, От грехов всех тебя разрешаю, — И под знамем креста Супротивных Христа Поражай: я тебя посылаю. Мужем будь. Не жалей Крови грешной своей И за братии ты жертвуй собою. Знай, убитых вконец Ждет нетленный венец. Поезжай, сын мой, мир над тобою!» И казак молодой С облегченной душой Божий храм, помолясь, оставляет. Он приходит к жене, Говорит о войне И печальну жену утешает: «Не тоскуй, не крушись! Лучше богу молись, Чтоб от смерти меня он избавил И чтоб нас, казаков, Сохранил от оков И великой победой прославил. За степьми, говорят, Камней груды лежат И песок при реках золотистый; Бисеров — не бери, Жемчугов — не вари [9] . А у жен дорогие монисты». «Что мне в платьях цветных, Что в камнях дорогих, Когда нет тебя, мой ненаглядный? От разлучного дня Не утешат меня Ни сребро, ни жемчуг перекатный. Кто-то мне говорит: „Муж твой будет убит!“ Вот уж по три я слышу то ночи. Видно, мне сиротать, Век вдовой вековать, Не видать твои светлые очи. Не крутить черный ус, Не лобзать алых уст, Не прижать ко груди белоснежной. Твой сынок подрастет, Тятю кликать начнет, Что мне делать тогда, безнадежной?» И с сердечной тоской Тут казак молодой Молодую жену обнимает. «Не тоскуй, — говорит, — Я не буду убит: Ведь не всякий в войне погибает. И недель через пять Ворочуся опять Да с добычей к тебе боевою; Я тебя обниму, Крепко к сердцу прижму И у сердца тебя успокою. Коль паду на войне, Ты не плачь обо мне, Не суши свои ясные очи; Ожидай ты меня Не средь белого дня, Но во тьме ожидай меня ночи. У ворот я сойду, Тихо в хату войду И махну посинелой рукою; Ты не бойся меня, Но садись на коня, Мы поедем, друг милый, с тобою». Тут казак замолчал, Три свечи засвечал, И сбираться он начал на битву. Он осек три кремня, Изготовил коня И сточил боевой меч как бритву. На другой день зарей Грянул гул вестовой — Казаки лошадей выводили. Гул второй разнесло — Казаки на седло, А за третьим — на площадь спешили. Шумно строятся в ряд, Громко сабли гремят, Развилося казацкое знамя; Кони борзые бьют, Пыль копытами вьют, И в очах их свирепое пламя. Вот раздался сигнал, Пономарь заклепал, И церковны врата отворились. «Кивера [10] все долой!» — Закричал удалой Есаул. Кивера опустились. Тихо старцы пошли, Образа понесли И святую хоругвь [11] в ополченье; И за ними идет Весь церковный причет [12] , Позади иерей в облаченье. «Призовем бога сил!» — Иерей возгласил, И всемирную славу [13] запели. Он по ряду ходил, Ополченье кропил Освященной водою в купели. «Род избранный, восстань! Ополчайся на брань, Покоряй супротивных под ногу! Укрепит бог богов Вас на ваших врагов; Я вручаю вас господу богу». И, окончив обряд, Возвратился назад, — И слезами глаза омрачились. Тихо старцы пошли, Образа унесли, И церковны врата затворились. Весь как пламя огня, Атаман — на коня И тяжелыми брякнул ножнами; Вдруг, блестящ, как стекло, Длинный меч наголо — И летит молодцом пред отрядом! Вот ряды обскакал: «С богом, дети!» — вскричал. Казаки на седле поднялися, Засверкали мечи — И орлом усачи, Как на пир, на войну понеслися.

Сибирский казак. Старинная быль (с. 29). Впервые: часть 1 — Библиотека для чтения, 1335, т. 8 (цензурное разрешение — 28 декабря 1834); часть 2 — Библиотека для чтения, 1835, т. 10.

Часть 1 в начале XX века бытовала среди сибирских казаков «как любимейшая песня» неизвестного автора.

Стихарь — священная одежда, надеваемая во время христианского богослужения.

Заклепать — зазвонить.

Пономарь — церковнослужитель, помогающий при богослужении.

«Достойно…» — начало одной из церковных молитв.

Фимиам (ладан) — благовоние.

Есаул — выборный чин в казачьем войске.

Иерей (греч.) — священник.

Варить — оберегать, хранить.

Кивер — военный головной убор.

Хоругвь — священное знамя, которое выносится во время торжественных церковных процессий вместе с крестом.

Причт — церковнослужители одного прихода.

«Всемирную славу…» — начало одного из церковных песнопений.

Часть 2

Дни со светом идут, Ночи с мраком бегут, Утро вечер прохладный сменяет; В полдень солнце горит, В полночь месяц глядит; Часовой по редуту гуляет. И в полуденный зной Золотистой волной Озерненные зыблются нивы; И в раздолье степей Стадо диких коней Вьет по ветру косматые гривы. И в небесной выси, Будто рати Руси, Громоносные движутся тучи; И, подпора небес, Не шелохнется лес, Не играет в степи вихрь летучий. И молчанье кругом. Утомленным крылом Царь пернатых на землю слетает; И с стесненной душой Пешеход молодой, Ослабевши, шаги ускоряет. Вот громады сошлись. Молньи в тучах зажглись — И ударил перун [14] быстротечный. Опаленный кругом, С раздробленным челом, Рухнул кедр, великан вековечный. И, дохнувши огнем, Прошумели дождем И песчаную степь наводнили. Светлый солнечный луч Проглянул из-за туч — И две радуги свод расцветили. Океан рассыпной, Будто конь молодой, Сребровласую шею вздымает; Гриву в космы плетет, Чутким ухом прядет, Длинный хвост в три трубы завивает. В надвоздушный предел Царь-орел полетел Осушиться в потоке огнистом, И — предвестник весны — С голубой вышины Засверкал перерывчатым свистом. На кургане крутом Под истлевшим крестом Молодая казачка сидела, И, склоняся главой На тополь луговой, Она грустно на степи глядела. Из развитой косы В беспорядке власы На лилейную грудь упадали, И на бледных щеках, Как роса на цветах, Как жемчужины, слезы блистали. Тихо все. Лишь у ног Говорил ручеек И прозрачной волной к ней ласкался; И с журчаньем ручья Тихий голос ея, Будто ласточки щебет, сливался.

Перун — языческий бог. Здесь: молния.

Песня казачки

Полетай, мой голубочек, Полетай, мой сизокрылый, Через степи, через горы, Через темные дубровы! Отыщи, мой голубочек, Отыщи, мой сизокрылый, Мою душу, мое сердце, Моего милОва друга! Опустись, мой голубочек, Опустись, мой сизокрылый, Легким перышком ко другу, На его правую руку! Проворкуй, мой голубочек, Проворкуй, мой сизокрылый, Моему милому другу О моей тоске-кручине! Ты лети, мой голубочек, От восхода до заката, Отдыхай, мой сизокрылый, Ты во время темной ночи! Если на небо порою Набежит налётна тучка, Ты сокройся, голубочек, Под кусток частой, под ветку! Если коршун — хищна птица — Над тобой распустит когти, Ты запрячься, сизокрылый, Под навес крутой, под кровлю! Ты скажи мне, голубочек, Что увидел мое сердце! Ты поведай, сизокрылый, Что здоров мой ненаглядный! Я за весточку любую Накормлю тебя пшеничкой, Я за радостну такую Напою сытой [15] медвяной. Я прижму к ретиву сердцу, Сладко, сладко поцелую, Обвяжу твою головку Дорогою алой лентой. Вдруг песок полетел, Ясный день потемнел И гроза поднялась от восхода… Гром — от громких речей! Молнья — с светлых мечей! То казаки летят из похода. Пламень грозный в очах, Клик победный в устах, За спиной понавешаны вьюки. На коне боевом Впереди молодцом Выезжает удача Безрукий. И широкой копной Вьет песок конь степной, Рвет узду, и храпит, и бодрится. Есаулы за ним Пред отрядом своим, Грозны их загорелые лица. «Гей! мои трубачи! Опустите мечи, Заиграйте в трубы боевые! С хлебом, с солью скорей Пусть встречают гостей И отворят врата крепостные!» И, не медля, зараз Атаманский приказ Трубачи-усачи выполняют: Боевой меч — в ножны, И трубу со спины, И походную песню играют. «Гей, скорей на редут! Наши, наши идут!» — Закричал часовой. И в минуту — «Наши, наши идут!» — Крича, люди бегут Отовсюду толпами к редуту. Грянул в пушку пушкарь, Зазвонил пономарь, И широки врата заскрипели. Из отверстых ворот Хлынул с шумом народ И казаки орлом налетели. «К церкви, храбрый отряд! — Есаулы кричат, — Исполняйте отцовский обычай, И к иконе святой Вы усердной рукой Приносите дары из добычи». Казаки с коней в ряд, В божью церковь спешат, — Им навстречу причет со крестами: Под хоругвью святой В ризах пастырь седой Их встречает святыми словами.

Сыта — медовый взвар; напиток, замешанный на меду.

Пастырь

С нами бог! С нами бог! Он возвысил наш рог [16] ! Укрепил он во брани десницы [17] !

Клир [18]

С нами бог! С нами бог! Супостат изнемог, Мы крепки: покоряйтесь, языцы!

Пастырь

Мышцей сильной своей Укротил он зверей, Он низвергнул коней, колесницы!

Рог — сила, могущество.

Десница — правая рука.

Клир — духовенство.

Клир

С нами бог! С нами бог! Супостат изнемог, Мы крепки: покоряйтесь, языцы!

Пастырь

Он услышал наш глас, Он стал крепко за нас, Он явился во блеске денницы [19] !

Клир

С нами бог! С нами бог! Супостат изнемог, Мы крепки: покоряйтесь, языцы!

Денница — заря.

Пастырь

Он щиты их сломил, Ярый огнь воздымил, И вихрь бурный пожрал их станицы!

Клир

С нами бог! С нами бог! Супостат изнемог, Мы крепки: покоряйтесь, языцы! Старец кончил. За ним, За начальством своим Казаки в божью церковь вступили, И с молитвой в устах При святых образах Они часть из добычи сложили. И, под гром пушкарей, Петь владыке царей Благодарственный гимн за спасенных; И, под медленный звон, Похоронный канон [20] Возгласили за прах убиенных. Служба кончена. Тут Все на площадь бегут: Их родные, друзья ожидают. Сын к отцу, к брату брат С полным сердцем летят И с слезами на грудь упадают. Что ж казачка? Она, Вещей грусти полна, Ищет друга милОва очами: Вся на площади рать, Но его не видать, Не видать казака меж рядами! Не во храме ли он? Божий храм затворен — Вот ограду ключарь запирает! Что ж он к ней не спешит? Сердце рвется спросить — Но вопрос на устах замирает. Вдруг урядник [21] седой Подошел к молодой И взглянул на нее со слезами; Ей кольцо подает: «Он окончил поход!» — И поспешными скрылся шагами. И, бледней полотна, С тихим стоном она Недвижима, безгласна упала. Свет померкнул в очах, Смерть на бледных устах, Тихо полная грудь трепетала. Вот с угрюмым челом Ночь свинцовым крылом Облекла и поля, и дубравы, И с далеких небес Сыплет искрами звезд, И катит в облаках шар кровавый. И на ложе крутом Спит болезненным сном Молодая казачка. Прохладой Над ее головой Веет ветер ночной И дымится струей над лампадой. Кровь горит. Грудь в огне, И в мучительном сне Страшный призрак, как червь, сердце гложет. Темнота. Тишина. И зловещего сна Ни один звук живой не тревожит. Вдруг она поднялась!.. Чья-то тень пронеслась Мимо окон и в мраке сокрылась. Вот — храпенье коня! Вот, кольцом не звеня, Дверь тяжелая вдруг отворилась! Он вошел. Страшный вид! Весь он кровью покрыт, Страшно впали померкшие очи; Кости в кожу вдались, И уста запеклись. Мрачен взор: он мрачней темной ночи! Он близ ложа стоит, Он ей в очи глядит, Он манит посинелой рукою. То казак молодой! Он пришел в тьме ночной Свой исполнить обет пред женою. И она узнает, Тихо с ложа встает И выходит за ним молчаливо. У ворот черный конь Бьет копытом огонь И трясет серебристою гривой. Вмиг казак — в стремена. Молодая жена С ним, дрожа и бледнея, садится. Закусив, удила, Как свинец, как стрела, Конь ретивый дорогою мчится. Вот гора. На лету Он сравнял высоту И несется широкой долиной! Вот река. Чрез реку! На могучем скаку Он сплотил берега над пучиной. Скачут день. Скачут два. Ни жива ни мертва И не смеет взглянуть на милова. Куда путь их лежит, Она хочет спросить, Но боится. Казак — ни полслова. Наконец в день шестой, Как ковер золотой, Развернулися степи пред ними. И кругом пустота! Лишь вдали три креста Возвышались в безбрежной пустыне. «Вот наш кров! Вот наш дом Под лазурным шатром! — Вдруг промолвил казак. — Посмотри же, Как хорош он на взгляд! Что за звезды горят! Что за блеск! То вдали, что же ближе? Нас тут сто казаков, Все лихих молодцов. Мы привольно живем, не стареем. Ни печаль, ни болезнь Нам неведомы здесь, И житейских забот не имеем. Мы и утром, и днем Спим в земле крепким сном До явленья вечерней зарницы; Но зато при звездах Мы гарцуем в степях До восхода румяной денницы». Тут казак замолчал. Конь заржал, запрядал… И казачка глядит в изумленье. Степь! Средь белого дня Ни его, ни коня; Только что-то гудит в отдаленье. И в степи! И одна! Будто пытка, страшна Одинокая смерть! Озирая На холме насыпном Степь горящу кругом, Ищет тени казачка младая. Но кругом степь пуста! Ни травы, ни куста, Ни оттенка в сини отдаленной. Кругом небо горит, Воздух душен — томит — Что за зной на степи раскаленной! И на жгучий песок, Как увядший цветок, Задыхаясь, она упадает. И в томленье немом, Сжавши руки крестом, Безнадежно в степи погибает.

Канон (греч. правило или свод правил) — в данном случае часть богослужения.

Урядник — низший офицерский чин в казачьих войсках.

1834 (?)

СУЗГЕ

Сибирское предание [22]

Царь Кучум один владеет Всей Сибирскою землею; Обь, Иртыш, Тобол с Вагаем Одному ему подвластны; Он берет со многих дани; Сам не платит никому. Царь Кучум, сидя в Искере, С утра раннего до ночи Пишет царские приказы, Рассылает повеленья От Урала до Алтая, — По сибирской всей земле. Много силы у Кучума, Много всякого богатства: Драгоценные каменья, Из монистов ожерелья, Черный соболь и лисица, Золото и серебро. Царь Кучум живет в палатах, Ест с серебряного блюда, Из ковша пьет золотого, Спит под шелковым навесом, На пуховых на постелях, Ходит мягко по коврам. У того царя Кучума Две подруги молодые, Две пригожие царицы, Полногруды, белолицы: У одной глаза, как небо, У другой глаза, как ночь. Царь Кучум обеих любит, Царь Кучум обеих нежит, С алой розы умывает, В шелк, в монисты наряжает, И дородство, и пригожство Пуще глаза бережет.

Сузге. Сибирское предание (с. 49). Впервые — Современник, 1838, т. 12, отд. 3. В основе — народное предание о второй жене сибирского хана Кучума Сузге. «Сузге» инсценировалась и несколько раз была показана на сцене: в 1889 году на так называемых «Сибирских вечерах», посвященных 300-летию похода Ермака, и в 1904 году — в Тобольске, в 1922 году — в деревне Верхне-Филатовой Тобольского уезда (на татарском языке), в 1940 году — на сцене Тобольского учительского института и Тобольского окружного драматического театра. В 1896 году тобольский композитор И. Корнилов написал оперу «Сузге».

Раз ополдень царь Сибири От трудов своих от царских Отдыхал на мягком ложе. Вдруг к нему, к царю, подходит, Легкой ножкой чуть ступая, Черноглазая Сузге. «Мой супруг и повелитель, Царь Кучум! Твоя рабыня Хочет нынче женской просьбой Утрудить твое вниманье», — Так к нему, царю, вещает Черноглазая Сузге. Царь Сибири, усмехаясь, Взял пригожую царицу, Посадил к себе на ложе, И, обняв рукою правой, — «Расскажи, моя царица», — Молвил ласково ей он. «Мой супруг и повелитель! — Говорит Сузге Кучуму. — Велико твое владенье, Хороши твои усадьбы; Но одно твое селенье Лучше кажется мне всех. Там есть холм один высокий, С двух сторон — стеною горы, С двух сторон — ковром равнина; У холма же, словно лента, Ручеек бежит в равнину, И вдали шумит Иртыш. Прикажи мне, мой властитель, Там построить терем царский И позволь твоей рабыне В этом тереме веселом Встретить вешнюю зарницу, Красно лето проводить». «Будет!» — молвит царь Сибири. «Да еще одно прошенье: Прикажи срубить мне судно, Снарядить его прибором, Тонким парусом с подзором, Чтоб вечернею порою Мне гулять по Иртышу». «Будет!» — молвит царь Сибири. «Да еще одно прошенье: Приезжай два раз в неделю Навестить твою рабыню, Слово ласково промолвить, Ложе ночью разделить». «Будет! — молвит царь Сибири. — В три недели приготовят На холму веселый терем, На реке — с прибором судно, И два раз в неделю буду Я в твой терем приезжать».

Время срочное минуло: На холме Сузге высоком Красовался царский терем — С переходами резными, Со ставнями расписными, С узорочною оградой И с перильчатым крыльцом. Пихты, лиственницы, ели Осеняют царский терем; Над ручьем белеет полог; От крыльца к ручью, по скату, Вьется легкая дорожка И теряется в цветах. По равнине, по широкой, От реки до гор далеких, Ходят воины Кучума, Стерегут тот терем царский, Гладят бороду седую, Саблей звонкою стучат. По реке гуляет судно, Двадцать весел плещут воду, Белый парус наготове Развернуться полной грудью, Заплескать в волнах кипучих, Судно легкое нести. За весной приходит лето, Убирает всю природу В разноцветную одежду: Тал [23] , березу рядит в зелень, Куст шиповника румянит, Вяжет лентами цветы, Вся земля пирует лето; Вся Сибирь пирует лето: Но на всей земле Сибирской Нет прекраснее Сузгуна, Где живет луна-царица, Черноглазая Сузге.

Тал — ивняк.

Зной полудня утихает; С гор, увенчанных лесами, Ветерок летит прохладный. Вот из терема выходят По решетчатым воротам Шесть татарок молодых, И встают они попарно В обе стороны по скату, Ждут царицу молодую, Чтоб вести ее под полог — В сокровенную купальню Тихоструйного ручья. Вот является царица, Легкой серною мелькает По излучистой дорожке; И спешат за ней рабыни Снять ревнивые покровы С их царицы молодой. Белый полог застегнулся… Слышны речи, слышен хохот, Звонкий плеск прозрачной влаги, — И на пологе широком, В легких очерках видений Тени зыблются порой. Вечер. Кончилось купанье. Снова полог расстегнулся, И царица молодая (Щеки розами горят) Вновь мелькнула по дорожке Легкой серною на холм И под пихтою душистой Опустилася, слабея, На узорчатые ткани. И несет одна девица Прохладительный напиток Ей в сосуде золотом. Вкруг Суэге ее рабыни Черну косу выжимают, Чешут гребнем, разделяют, В плетеницы завивают И жемчужную повязку В косу пышную плетут. Пьет царица молодая Прохладительный напиток. Словно пламя — пышут щеки; Словно звезды — блещут очи; Словно волны — дышат груди; Так бела и так свежа! На коврах лежа узорных, Приклонив к руке головку, В упоительном раскиде — То ли розою востока, То ли гурией [24] пророка Тут казалася Сузге. А над нею полной чашей Беспредельного сиянья Небо лета развернулось; А пред нею — горы, долы, Бесконечная равнина, Вечноплещущий Иртыш!.. В легкий сон Сузге склонилась, И любимая рабыня, На колени став пред нею, Обвевала опахалом И пылающие щеки, И трепещущую грудь.

Гурия (хурия) — в мусульманской мифологии райская дева.

1 2 3 4 5 6 7-12