Стиль модерн
Шрифт:
— Конечно, нет, мой друг, — машинально ответил д’Эспрэ и удержался, чтобы не зевнуть. Вчерашние излишества давали о себе знать.
— Деньги не все могут дать, господин граф, — повторил Вентру. — И поэтому вы должны мне ее уступить.
Д’Эспрэ подумал, что он говорит о машине:
— Но… она не моя! И потом, милый друг, никогда не говорите о делах сразу после постели. — Он затянул покрепче пояс и хотел выпроводить посетителя.
Вентру опять его остановил:
— Не ваша? Выражайтесь яснее, д’Эспрэ. Впрочем, я у вас ничего не прошу. Я ее хочу и добьюсь этого. Она согласна. Если я и пришел поговорить с вами об этом, то из простой деликатности, из-за вашего положения в обществе. Но никаких глупостей, никаких дуэлей. Вы мне ее уступите сейчас, немедленно, и больше не будем к этому возвращаться.
Д’Эспрэ облокотился на комод, теребя завязки своего халата: он с трудом понимал, о чем идет речь.
— Я говорю о Файе! — воскликнул Вентру, будто граф был глухим. — Вы мне ее уступите!
Д’Эспрэ наконец невнятно пробормотал:
— Извините. Слишком… слишком много шампанского вчера вечером. И танцы, так поздно. Я уже не в том возрасте.
— Мне нужен ответ. Сейчас. И подумайте о ней. Нужно положить конец этому ее положению. Я женюсь на ней!
— Конец? Но ей нет и восемнадцати лет…
Граф отступил в глубину прихожей, будто собираясь бежать, опрокинул вазу на маленьком столике, взялся рукой за дверь спальни. Та была не заперта на задвижку, а прижата телом Лианы — он понял это, услышав ее дыхание.
Вентру между тем вернулся из прихожей и передал д’Эспрэ большой пакет:
— Это для вашей… Голубой драп для манто. Тридцать восемь метров. Ну берите же, граф!
Может быть, почувствовав присутствие Лианы, граф успокоился. Он пригладил усы и так торжественно приосанился в своем халате, как если бы был в вечернем костюме.
— Положите пакет — и идите, мой друг, идите…
— А Файя?
— Идите, говорю вам. Все решено.
— Так — да?
— Уходите. И не будем больше об этом говорить. Подумаем теперь о других вещах, — добавил граф тише, как бы самому себе.
Вентру даже не понял, что ему указывают на дверь. Он исчез так же быстро, как и вошел.
Д’Эспрэ обернулся. Лиана устремилась к нему, но он прошел не глядя мимо нее и упал на кровать. Когда она открыла ему свои объятия, он прильнул к ней, как ребенок.
— Однако, — воскликнул он, — вы ведь красивее!
Позже Лиана уже не была в этом уверена, но в тот момент ей показалось, что д’Эспрэ плачет.
* * *
Те, кого судьба в тот день странным образом соединила в одном отеле в Биарице, сохранили в памяти только два эпизода, как ярко блеснувшие мгновения, выхваченные среди долгого ожидания.
Сначала в двенадцать часов появилась Файя, вставшая, как обычно, поздно.
Стоя среди громадного салона, лицом к пляжу и пальмам, все ждали ее, попивая коктейли. Снаружи ветер ласково покачивал тамариски. Полдень позолотил Сан-Себастьян. Сглаженный свет скрадывал углы рыбачьих домиков, скрывал Пале-Рояль — небольшой маяк посреди бухты. Всюду царило спокойное приближение зимы и безмятежность.
Все как бы инстинктивно повернулись к окнам: не стоило смотреть на лестницу, во всяком случае, показывать Файе, что ее ждут. С рюмкой в руке, с отсутствующим видом, они прохаживались вдоль окон, под украшениями из темного дерева с самым непринужденным видом, прикидываясь, что разглядывают тяжелую лепнину на стенах, ложноготические ковры и копии с картин золотого века. Они хотели было смешаться с другими клиентами отеля: нуворишами из Бильбао, дезертирами-космополитами, английскими или австрийскими дипломатами, шпионами, торговцами пушками, южноамериканскими плантаторами, тореадорами, старыми, увешанными бриллиантами синьорами, скрывающими свои морщинистые бюсты за веерами из расписного шелка. Но им это не удавалось. Всякий раз, немного рассредоточившись, через несколько минут они уже снова были рядом, с напускным равнодушием на лицах, но равно взвинченные, доведенные до предела затянувшимся ожиданием Файи. Даже отсутствуя, она продолжала их притягивать, и они не могли противостоять этому.
Лобанов появился последним. Освободившись от своих ночных страданий, он спустился величественной поступью, надушившись, напудрившись, с блестящими от возбуждения глазами. Дягилев еще не ответил на его телеграмму, но теперь он был уверен в своей победе; а так как д’Эспрэ был единственным, кто согласился его выслушать, он увлек его за собой к окну, излагая громовым голосом свои хореографические мечтания.
Лиана приблизилась к Стеллио, но венецианец по своему обыкновению не проронил ни слова.
— Кардиналка очень дурно одевается, не правда ли? — начала она.
Последовало что-то вроде насмешки:
— Такие женщины неодеваемы.
Она могла бы придраться к «таким женщинам», отметив всю глубину презрения ремесленника к кокоткам. Но, возможно, из-за столь необычного смешения людей в Сан-Себастьяне не придала этому значения. А неологизм ее позабавил. «Неодеваемы…» Особенно тонкий шарм придал ему итальянский акцент Стеллио. Лиана продолжала:
— А вы обратили внимание на драгоценности? Она вся ими обвешана. Они совершенно новые! Кто же ее содержит в ее-то возрасте?
Кардиналка не замечала, что на нее смотрят. Она открыла сумочку, обшитую серебром, и вынула оттуда пудреницу. В это время проходящая мимо женщина слегка коснулась плеча Кардиналки и та быстро передала ей коробочку, продолжая спокойно разглядывать море.
— Вы видели, мадемуазель Лиана? — спросил Стеллио.
— Да…
— Вот за счет чего она живет. Для этого и приехала сюда. Так она получает свои драгоценности. И содержит Минко. Тем не менее она несколько прижимиста: могла бы купить ему новые костюмы. Правда, он у нее ненадолго, этот молодой художник. Но как женщина с деньгами…