Стиль модерн
Шрифт:
В Испании никогда еще не видели русского балета, и весь двор съехался в Сан-Себастьян. По слухам, лишь король что-то понял в этом представлении. Но все были довольны: артистов вызывали пятнадцать раз. После спектакля благородное собрание в полном составе двинулось поздравлять танцоров в их огромную общую артистическую уборную: его величество, инфанта, дуэньи, идальго — все с ног до головы увешанные бриллиантами, с трехъярусными диадемами на голове, с потоками камней, обвитыми вокруг шеи в четыре ряда, с множеством браслетов, доходивших до локтя, с усыпанными драгоценностями тросточками и запонками на манжетах величиной с абрикос. Гранды Испании склонялись к балеринам, ничуть не скрывая своих намерений, но поняв, что им отказано, бесстыдно плевали на кресла и ковры.
Разумеется, Лобанов рассказывал о своем будущем балете. Ему даже удалось довести пару фраз до слуха короля. Его величество, однако, внезапно исчез, а за ним сразу же и весь двор.
— Ты уже получил ответ от Дягилева? — спросил один из танцовщиков.
— Что мне от этого? — возмутился Лобанов. — Я и так знаю, что он согласится!
— Остерегайся, Сережа, — вступила в беседу балерина. — Ты знаешь слабость маэстро к Масину, с тех пор как ушел Нижинский, и тебе прекрасно известно, почему он уехал с ним в Италию.
— Да, любоваться на красивые дворцы и развлекаться с любимчиком! Вести красивую жизнь, в то время как другие заняты делом! Или гибнут на войне!
— Ты не прав, Сергей. Маэстро хочет обрести в Италии новое вдохновение. Ему, как и нам, надоело это восточное старье. Еще хуже, что все нам подражают. Он ищет хореографию, навеянную духом Ренессанса.
— Ренессанс! Бледный предлог для разврата под жарким солнцем! Масин — вот чего он хочет вдали от нас и для себя одного. Но Масин слабый человек, и маэстро его уничтожит: он любит, чтобы ему сопротивлялись. Вот я, я сопротивляюсь ему! Я создаю, придумываю. Своим новым вдохновением он будет обязан мне, далекому принцу, мне, который…
— Тебе! — расхохоталась балерина.
Лобанов схватил ее за запястья и толкнул на пол:
— Несчастная девчонка, ничего не понимает в искусстве! Угодливая исполнительница, рабыня безмозглая, ничтожество! Замолчи, презренная женская нечисть!
Все застыли. Лобанов надел смокинг, смяв ногами сценический костюм, почти не разгримировавшись, и крикнул на пороге:
— Еще немного, танцующая нечисть, и я буду диктовать вам все ваши движения!
Перед тем как закрыть дверь, он скорчил жуткую гримасу султана из «Шехерезады», когда тот душит своих одалисок. Потом побрызгал на себя из флакона с духами, всегда лежащего у него в кармане, исполнил в коридоре — вместо прощания — гигантский тройной прыжок, и со всех ног побежал к отелю, где рассчитывал отметить свой триумф.
* * *
Все ждали Лобанова, собравшись вокруг ящика с шампанским. Он вошел с королевским видом. Ему зааплодировали; он наградил всех высокомерными приветствиями, еще больше надулся, наклонившись над ящиком, выбрал один из магнумов [51]и вскрыл с большой торжественностью.
Было ли это свойственно только Сан-Себастьяну, но здесь становилось доступным все, что раньше считалось невозможным. Это касалось и близкой к завершению осени, такой мягкой, что можно было прогуливаться на террасе с голыми руками. Это касалось и алкоголя, развязывавшего всем языки. В одно мгновение тягостное ощущение этого необычного дня улетучилось. Все разговорились. Точнее, все слушали Лобанова.
Его проект был очень прост. Если не обращать внимания на обычные излишества — благоухающие картины, экстравагантные костюмы, — его идея вполне сочеталась с духом времени. Он хотел попробовать себя в авангардной хореографии и, подобно Нижинскому в зените его славы, блистать в балете, созданном специально для него. Конечно, ему не хватало согласия Дягилева, без которого не выбить ни одного су из европейских меценатов.
— Только танец, — заявил Лобанов в заключение, — только танец сможет спасти нашу цивилизацию!
Ему захотелось призвать кого-нибудь в свидетели. Стеллио с непроницаемым лицом сосредоточился на пузырьках шампанского. Тогда, довольно необдуманно, Лобанов остановил свой выбор на Файе:
— Вы все это знаете, мадемуазель, потому что сами танцевали!
Стеллио чуть не опрокинул бокал от удивления: ни разу он не слышал, чтобы Лобанов сказал Файе хоть слово. Впрочем, как и Лиане. Более того, когда его друг случайно упоминал о танцовщице, то всегда отзывался о ней весьма недоброжелательно. Он даже называл ее «подобием жестикулирующей шлюхи, ускользнувшей от Главного Петрушки»: так он отзывался о спектакле Пуаре, в котором не видел ничего, кроме развлечения богатого сноба, совершенно недостойного величия подлинного искусства.
— Вы это хорошо знаете, Файя! — повторил Лобанов.
Она сначала растерялась, но затем, озарившись улыбкой, согласилась:
— Вы правы, Сергей. Вы все понимаете.
Одним порывом к ее стулу приблизились Лиана и Стеллио, потом Минко, Кардиналка. Один Вентру продолжал смаковать шампанское, погрузившись в кресло. Лобанов принял на свой счет это внезапное проявление интереса.
— Да, если мы этого захотим, то танец спасет мир от упадка, в котором мы находимся. Если мы этого заботим, мы…
Он пламенно пророчествовал, опорожняя бокал за бокалом. Но Лиана не преминула отметить, что русский не был так уверен в себе, как ему хотелось бы. Часто его взор с ожиданием останавливался на двери. Он искал одобрения у других, не замечая того, что все глядели только на Файю. Для всех эта ночь была праздником, и каждой его минутой нужно было наслаждаться. Завтра снова начнутся дела, торговля, немного поддельная жизнь в отеле, завтра уедет Вентру и увезет с собой блондинку. Но этим вечером еще можно помечтать: забыть про войну, ее замужество, сбиться вокруг нее, дотронуться до этой шелковой кожи, до этих волос, поблескивающих под кристаллами люстр, подстеречь момент, когда зелень ее глаз вновь обретет нефритовый отсвет.
Лобанов ждал телеграмму. Чтобы обмануть свой страх, он трезвонил про свои мечты, обращаясь к Файе:
— Я его создам, мой балет, вы увидите. С вами. Вы будете моей звездой. Вы будете танцевать среди испарений нарда [52]. Я сделаю из вас принцессу дух о в, королеву притираний. Вы будете белокурым идолом — с распущенными волосами, божественная, — я украшу ваше тело гирляндами драгоценных камней, всюду, смотрите: и здесь, и там… — Он положил руки ей на живот, на грудь.