Стилист
Шрифт:
– Поехали, я сам с ним поговорю, – сказал он, застегивая плащ. – Надо попробовать его убедить. Иначе головы не сносить.
Они вместе приехали на Петровку. Настя хотела уступить Ольшанскому свой кабинет и уйти поработать на компьютере, но Константин Михайлович велел ей остаться.
– Претензии у него к тебе, а не ко мне, – жестко произнес он. – Я за тебя извиняться не собираюсь.
Черкасов выглядел усталым и измученным, но держался ровно и даже с достоинством. Несмотря на неприязнь к нему, Настя почувствовала что-то вроде восхищения. Видно, человек за свою жизнь столько унижений и оскорблений натерпелся из-за нетрадиционной сексуальной ориентации, что выработал умение не терять присутствия духа и уважения к себе самому.
– Михаил Ефимович, – начал Ольшанский, – сегодня вечером истекают семьдесят два часа с момента вашего задержания, и я должен принять решение, содержать ли вас под стражей или отпустить домой. Для этого
– В чем меня обвиняют? – неожиданно спросил Черкасов. – В краже или еще в чем-то?
– Пока только в краже, – осторожно ответил Ольшанский. – Но есть еще ряд обстоятельств, о которых вы должны знать.
– Что за обстоятельства?
– Вы подозреваетесь в совершении серии тяжких преступлений.
– Господи, я ведь уже все объяснял…
– Да-да, я знаю. Ваша ответственность за то, что вы позволили Олегу Бутенко скрываться от родителей и употреблять наркотики, уголовно-правовыми нормами не урегулирована. Пусть это останется на вашей совести. Олег был совершеннолетним, и вас трудно упрекнуть в том, что вы не заменили ему няньку. Речь сейчас идет о другом. После Олега Бутенко исчезли и при таких же обстоятельствах погибли еще восемь юношей и подростков. Более того, они умерли от передозировки того же препарата, что и Олег. Согласитесь, у нас есть все основания считать, что вы к этому причастны. Тем более, прошу заранее меня простить, заключение медицинской экспертизы говорит о том, что все восемь погибших вели интенсивную гомосексуальную половую жизнь. И вот, Михаил Ефимович, у нас с вами есть история ваших отношений с Олегом Бутенко и восемь других историй-близнецов. А как бы между ними – ваша неуправляемая тяга к мужчинам с определенным типом внешности. Таким, как у брата вашей бывшей жены Вячеслава Дорошевича. Таким, как у Олега Бутенко. И как у итальянского актера, фильмы с участием которого вы так удачно украли.
– Я не вижу связи, – спокойно возразил Черкасов.
Настя наблюдала за ним чуть со стороны и видела, что он нисколько не напуган этим разговором. Он внимательно следит за аргументами следователя, пытается их понять, но не понимает. Действительно не понимает.
– Вы в самом деле не видите связи?
– Не вижу, – подтвердил Черкасов.
– Тогда посмотрите на эти снимки.
– Кто это?
– Посмотрите внимательнее.
Черкасов взял фотографии и стал перебирать их, потом вернул следователю. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Их что, специально подбирали? Они очень похожи, как будто братья. Кто это?
– А это, Михаил Ефимович, те самые восемь юношей, о которых мы только что с вами говорили. Тоже умерли от чрезмерного употребления метедрина, а до этого длительное время не жили дома, более того – находились в розыске, потому что их семьи не знали, где они. Точь-в-точь как было с Бутенко. Вы можете это как-то объяснить?
– Нет. Объяснить этого я не могу, – твердо сказал Черкасов. – Но я понимаю, что вы хотите сказать. Да, это как раз тот тип, который мне нравится. Я бы даже сказал, единственный тип, который может мне понравиться. Ваши сотрудники собирали обо мне сведения и, вероятно, уже знают, с кем я общался в последние годы. Далеко не все мои друзья имеют такую внешность, но это ничего не означает. Вам должно быть понятно, что люди встречаются и даже иногда живут долгие годы вместе с людьми, не имеющими ничего общего с их идеалом красоты, однако только один тип лица или фигуры может заставить их сердце бешено колотиться. И тогда люди начинают совершать глупости, порой даже опасные. Значит, вы считаете, что это я похитил и убил этих юношей?
– Мнения разделились, – улыбнулся Ольшанский. – Часть сотрудников считает, что это сделали вы, другая часть считает вас невиновным. Идет интенсивный обмен аргументами и поиск новых фактов и доказательств.
– А как считаете лично вы?
– Лично я пока никак не считаю, потому что мне еще не представили тех самых фактов и доказательств. Я в данном случае выступаю в качестве судьи, к которому две разные группы сотрудников уголовного розыска придут со своими соображениями. Я выслушаю их, посмотрю, что они мне принесли, какие факты и доказательства, и только после этого приму решение. Время еще есть, семьдесят два часа истекают только в двадцать ноль-ноль, а сейчас, – он посмотрел на часы, – семнадцать тридцать. У нас в запасе два с половиной часа, чтобы принять решение.
Настя с восхищением и благодарностью наблюдала, как следователь отводил удар от конкретных сыщиков, в том числе и от нее самой. «Мнения разделились», «идет обмен аргументами», «поиск новых фактов и доказательств». В то же время Константин Михайлович ловко уклонялся и от обсуждения собственной позиции, чтобы не настраивать Черкасова против себя прямыми обвинениями и в то же время не вводить его в заблуждение демонстративной верой в его невиновность, зарабатывая
– Я невиновен. Я могу сделать что-нибудь, чтобы это доказать? Какие вам нужны сведения и факты, чтобы убедиться в моей невиновности?
– Вы можете помочь нам разобраться. Я прошу вас, Михаил Ефимович, выслушать меня сейчас внимательно и очень спокойно. Если вам что-то не понравится в моих словах, постарайтесь держать себя в руках и следить за моей мыслью, а эмоции мы оставим на потом. Хорошо?
– Я вас слушаю.
– У каждого из нас своя правда, Михаил Ефимович. У вас – своя, у меня – своя, у Анастасии Павловны, – он слегка кивнул в ее сторону, – тоже какая-то своя правда. Вы точно знаете, совершали вы эти преступления или нет. То есть вы свою правду знаете и, вероятно, очень удивляетесь, почему она не очевидна для всех остальных. Не очевидна. И с этим вам придется смириться. Вашему слову, ничем не подкрепленному, никто верить не обязан. Это только в пунктах проката видеокассет у вас спрашивали фамилию и верили на слово, не заставляя вас предъявлять документы. Но хочу вам напомнить, что и там вы не называли свою настоящую фамилию. Если уж вы лгали в такой мелочи, то как я могу поверить вам на слово, когда речь идет о серьезных вещах? Все это я говорю к тому, чтобы вы отдавали себе отчет: вы не имеете права обижаться на нас за то, что мы вас в чем-то подозреваем. Раскрывать преступления – наша работа, и в ходе этой работы мы постоянно собираем, проверяем и перепроверяем различные факты и сведения, чтобы выяснить для самих себя совершенно точно то, что преступник уже и так знает, но, разумеется, рассказывать нам не собирается. Часто случается, что под подозрение попадают люди невиновные. Бывает даже, что их арестовывают и держат в тюрьме, а потом выпускают с извинениями. Но все-таки мы стараемся действовать как можно более аккуратно и осмотрительно, чтобы сведения, которые мы добываем в ходе работы, были проверенными. Мы делаем все возможное, чтобы понапрасну никого не обижать, и очень переживаем, если это все-таки случается. А теперь, Михаил Ефимович, я перейду к самой важной части нашей с вами беседы. Итак, мы не знаем, виновны вы в тех убийствах или нет. Пока не знаем. А через два с половиной часа время наше истечет, и я должен буду принимать решение. И если за эти два с половиной часа я не получу доказательств вашей абсолютной невиновности, то мне придется добиваться вашего ареста. Скажу честно, это будет непросто, потому что доказательств виновности у нас тоже нет. Я имею в виду – прямых доказательств. Есть только косвенные.
– Как же так? – Черкасов был удивительно спокоен, словно вел научную дискуссию с доброжелательным оппонентом. – У вас нет доказательств, но вы меня задержали?
– Вас задержали за кражу. И за эти трое суток собрали вполне достаточно доказательств того, что кражу совершили именно вы, так что в аресте нет жесткой необходимости. Вы полностью признались и даже раскаялись, добровольно дали все показания, выдали похищенное и теперь до суда вполне можете находиться дома под подпиской о невыезде. Поэтому, решая вопрос о вашем дальнейшем пребывании в камере, мы должны в основном исходить из вашего обвинения в убийствах. Может так случиться, что доказательств, я имею в виду достаточных доказательств, мы не найдем и вас отпустят, а окажется, что вы тем не менее виновны.
– Я же сказал, я невиновен.
– Я это слышал. А вот вы слушаете меня невнимательно. Это вы знаете, что вы невиновны. Вернее, вы так утверждаете. А я? Мне что прикажете делать? Верить вам? И если окажется, что вы виновны, а я вас отпустил, это будет неправильно.
– Но если окажется, что я невиновен, а вы меня арестовали, разве это будет правильно?
– Да, Михаил Ефимович, это будет правильно, и вот в этом-то и состоит самая сложная часть наших с вами переговоров. Вы, вероятно, уже знаете, что газеты опубликовали сообщение о том, что вас подозревают в этих убийствах. Именно поэтому нам пришлось вас задерживать, хотя мы еще не собрали доказательства ни вашей вины, ни вашей невиновности. Мы не хотели торопиться с задержанием, потому что, как я уже сказал, обычно тщательно все заранее проверяем и перепроверяем. Но так случилось, что информация попала к журналистам, они ее напечатали и огласили по телевидению, и нам пришлось задерживать вас раньше, чем мы это планировали. Если бы этого не случилось, вас, конечно, все равно взяли бы за кражу, имейте это в виду. Но тогда все было бы намного проще. Через трое суток вас отпустили бы домой без всякой головной боли. А теперь подумайте вот о чем. Если вы невиновны, значит, где-то ходит настоящий преступник, убийца этих юношей. Пока он спокоен, потому что благодаря неумным действиям журналистов считает, что мы крепко за вас взялись. Как только мы вас отпустим, он забеспокоится и начнет уничтожать улики или попытается скрыться. Более того, пока он думает, что мы вас серьезно подозреваем, он не совершит больше ни одного преступления, чтобы мы не поняли, что ошиблись. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать.