Стилист
Шрифт:
«…Да, я знал, что у Миши живет какой-то его друг, хотя Миша нас не знакомил. Он вообще мужик безотказный, и руки золотые, все может починить, наладить, отремонтировать. Но не гостеприимный.
– Вы хотите сказать, неприветливый?
– Нет, что вы, совсем наоборот. Миша очень вежливый, улыбается всегда. Даже если поздно вечером к нему придешь со сломанным феном, он никогда неудовольствия не выкажет, не скажет ничего. «Оставь, – говорит, – я посмотрю и занесу, когда сделаю». И действительно, глядишь – на другой день с утра сам приносит, и все работает как новенькое. Я хочу сказать, что он в квартиру никогда не приглашает. Вот ведь он сколько лет в нашем доме живет, и нет, наверное, ни одной семьи, которая бы к нему за помощью не обращалась, да
Тогда остается предположить, что человек, спрятавший у Черкасова блокнот, приходил, когда дома был только Олег Бутенко, и Олег по каким-то причинам Михаилу об этом не сказал. Либо посетитель приходил уже после смерти Бутенко и открывал дверь своими ключами. Ибо взлома замка в квартире Черкасова не было, это проверяли.
Свои ключи. Если в последнее время Михаил Ефимович замка не менял, то в этом направлении можно поискать. Потому что после развода в этой квартире довольно долго жил брат его жены Славик и расстались они не самым лучшим образом. А Славик вращается в среде гомосексуалистов…
Как и следовало ожидать, брат бывшей жены Михаила Черкасова Вячеслав Дорошевич отнесся к встрече с Селуяновым без видимого энтузиазма, хотя, памятуя о том, скольким он обязан оперативнику, приличия соблюдал, от беседы не отказывался и не хамил. На вопрос о ключах сразу же категорически заявил, что в момент окончательного разрыва с родственником ключей этих с собой не уносил. Впрочем, вопрос был задан на всякий случай, ибо уже было известно, что года через два после истории со Славиком Черкасов замок все-таки сменил, потому что старый совсем вышел из строя и постоянно заедал.
Основной целью разговора с Дорошевичем была попытка собрать как можно больше сведений о жизни Черкасова, о его характере и привычках, а кто же мог рассказать об этом больше, чем человек, живший с Михаилом под одной крышей. Если верить Славику, то пристрастие к определенному типу внешности у Черкасова появилось давно, еще в те времена, когда он пытался быть как все и заниматься любовью не с юношами, а с девушками. О своих гомосексуальных склонностях он знал лет с семнадцати, но боялся этого, считал неприличным и ненормальным, старательно ухаживал сначала за одноклассницами, потом за сокурсницами. Правда, все выбранные им объекты внимания были, что называется, на одно лицо – высокие, стройные, коротко стриженные брюнетки с матово-смуглой кожей и большими темными глазами в обрамлении длинных ресниц, узкобедрые, с маленькой грудью и мальчишеской спортивной фигуркой. Однако на молодых людях с такой же внешностью его взгляд задерживался намного дольше, и интереса в этом взгляде было куда больше.
В какой-то момент он не смог больше переламывать себя и на четвертом курсе завел роман со студентом-первокурсником. Каким-то образом об этом узнали, скандал получился громким и отвратительным, и Черкасова в три секунды выперли из института. Первокурсник отделался легким испугом и переводом в другой вуз, поскольку имел влиятельного папу. После этого Михаил сделал решительную попытку «завязать» с привычкой, которую сам начал считать позорной, и жениться. Что он и сделал, выбрав себе в супруги родную сестру Славика Дорошевича. Черненькую, стройненькую, узкобедрую. Она внешне была очень близка к его идеалу, но ее брат оказался к этому идеалу еще ближе, хотя Черкасов мужественно держался и изо всех сил старался пореже смотреть в его сторону. Но выдержки его хватило ненадолго, и что было дальше – уже известно.
К моменту перехода к постоянным гомосексуальным контактам Черкасов был уже не тем Мишей, который стеснялся и стыдился сам себя. В попытках понять свою тягу к юношам, дать ей разумное объяснение он много читал, а также общался с истинными гомосексуалистами и уяснил, что влечение к мужчинам – это не грязное и отвратительное извращение, а составной элемент целой системы эстетических взглядов, корни которых уходят, как ни парадоксально, в религиозные догматы христианства. Не случайно ведь во время обряда крещения девочек, в отличие от мальчиков, не допускают к алтарю, ибо они даже в невинном, казалось бы, младенчестве уже считаются нечистыми. Любовь между мужчинами – это не стыдно, это прекрасно, если доставляет радость обоим партнерам. Так, во всяком случае, считал Черкасов, который перестал терзаться идеями самообвинения и греховности и дал наконец себе волю любить тех, кого хотел любить, а не тех, любить кого предписывалось общепринятой моралью.
Сам Дорошевич до начала связи с Михаилом приверженцем гомосексуальных отношений не был, но ему, как очень многим в восемнадцать-девятнадцать лет, хотелось «попробовать всего». И наркотиков, и авантюр, и любовных контактов с мужчинами. Юношеское любопытство разбирало. А Черкасов был все-таки не посторонним, не случайным мужиком с улицы, а человеком, которого Славик хорошо знал и к которому прекрасно относился. Почему бы не попробовать? Опыт контакта отвращения не вызвал, вероятно, оттого, что Михаил очень постарался, чтобы у юного родственника не возникло ощущения, что они занимаются чем-то порочным и грязным. Напротив, Черкасов сделал все возможное, чтобы донести до Славика общую эстетическую идею, так сказать, основы мировоззрения. После двух-трех встреч Дорошевич втянулся и даже ощутил некоторую прелесть нежных отношений с мужчиной. А уж после того, как их застукали и он вынужден был переселиться к Михаилу, у него и выбора-то не осталось. Попробуй закрути роман с девчонкой – моментально с квартиры вылетишь. А жить где?
По словам Дорошевича, Черкасов был человеком добрым и даже сентиментальным, с нежностью относился к подаркам и просто к старым вещам, с которыми у него связаны какие-то дорогие ему воспоминания. И очень любил чистоту и порядок, постоянно намывал полы, протирал мебель и драил кафель. Не терпел, когда вещи лежали не на своих местах. Это, кстати, тоже было одним из камней преткновения в период их совместного проживания. Славик подтвердил то, что говорил сам Черкасов и о чем рассказывал сосед по дому: Михаил не любил посторонних людей в квартире, никого не приглашал в гости и при возможности дальше прихожей никого не пускал. Нет, он никого не боялся и в воровстве не подозревал, просто характер такой.
– Вот если я скажу тебе, что в отсутствие Черкасова кто-то проник в его квартиру, ты на кого в первую очередь подумаешь? – спросил Селуянов.
– В первую? Ни на кого, – моментально отреагировал Дорошевич, и было видно, что это действительно первая и самая естественная реакция.
– Ну а во вторую? Если не спешить, а немножко подумать.
Славик воспринял эти слова как руководство к действию и задумался. Селуянов терпеливо ждал, стараясь не сбить его со сложного процесса шевеления мозгами, поскольку большого навыка в этом непростом деле Дорошевич явно не имел. Думал Славик долго, морщил лоб, жевал губами, пыхтел, качал головой в такт каким-то своим мыслям и наконец произнес:
– Нет, не представляю, кто бы мог это сделать. Мишка никогда никому ключ от своей хаты не давал. Он в этом смысле был как зверь, я имею в виду инстинкт охраны собственной территории, своего гнезда. Он даже не переносил, когда кто-то брал в руки принадлежащую ему вещь. Очень болезненно реагировал. А если бы у него ключи украли или он заметил бы, что кто-то их брал, он бы тут же замок сменил. Миша очень осторожный. И потом, от одной мысли, что чужой человек в его отсутствие может прийти в его квартиру, ходить в грязных ботинках по его стерильному полу и трогать его вещи, у него обморок сделается. Я вам точно говорю, я Мишу знаю.