Стилист
Шрифт:
– Ну и славно. Ужинать останешься?
– Спасибо, мамуля, я помчусь. Лешка обидится, если я сытая заявлюсь домой.
– Подожди, я тебе с собой кое-что дам.
Надежда Ростиславовна принялась упаковывать в мисочки и пакетики жареное мясо, салат с крабами, большие куски домашнего пирога.
– Да не надо, мам, – пыталась сопротивляться Настя. – У нас все есть. Сами ешьте.
– Надо, – твердо сказала Надежда Ростиславовна. – Я знаю, как вы питаетесь. Еще хорошо, когда Алешенька дома. А когда его нет, ты вообще хватаешь кусок хлеба с сыром – и довольна собой.
– Между прочим, твой любимый Алешенька сегодня дома и приготовит прекрасный
– Между прочим, – передразнила ее мать, – если бы ты взяла на себя труд хотя бы раз в день звонить домой, ты бы знала, что моего любимого зятя там нет. Ты моталась весь день черт знает где, и он не мог до тебя дозвониться, чтобы сообщить, что должен срочно ехать в Жуковский на два-три дня. Он тебе дома записку оставил и нас с отцом предупредил. Дочь, ну когда ты станешь человеком? Когда ты наконец научишься быть более внимательной если уж не к нам с папой, то хотя бы к собственному мужу? Неужели так трудно позвонить?
Упрек Настя приняла. Он был вполне справедливым. Затолкав продукты в огромную спортивную сумку, которая стала неподъемной, она расцеловала родителей и поплелась к метро, чувствуя себя смертельно усталой.
Глава 17
Теперь путь был только один – копаться в биографии Черкасова, чтобы нащупать человека, который мог так люто его ненавидеть. При этом оперативники понимали, что одних лишь воспоминаний Михаила Ефимовича для этого совершенно недостаточно. Практика показывала, что люди даже под страхом огромных неприятностей могут умалчивать об имевших место конфликтах, не желая рассказывать посторонним истории, в которых сами они выглядят не лучшим образом. Кроме того, есть и такая штука, как вытеснение, когда человек действительно не вспоминает то, о чем ему вспоминать не хочется. Одним словом, помимо Черкасова следовало искать и другие источники информации о его жизни.
Работать с Черкасовым послали Мишу Доценко, а обаятельный улыбчивый Коротков отправился к матери Михаила Ефимовича. Он хорошо помнил выказанное ею при первой встрече активное нежелание говорить о сыне и особых надежд на эту встречу не питал.
Мать Черкасова встретила Юрия холодно и настороженно.
– Вы по-прежнему занимаетесь Михаилом? – спросила она. – Вероятно, он натворил нечто ужасное, раз это тянется так долго. Впрочем, я уже не удивляюсь, от такого, как он, можно ждать чего угодно. Как его только земля носит!
– Вера Васильевна, вы напрасно так говорите. Ваш сын не сделал ничего дурного…
– И я слышу это от работника милиции! – патетически воскликнула Черкасова. – А мы еще удивляемся разгулу преступности. Как же не быть этому разгулу, если сама милиция считает гомосексуализм нормальным явлением!
Юрий понял, что борьба с женщиной предстоит нешуточная. Она твердо стояла на своих позициях, считая гомосексуализм величайшим из грехов, и всех, кто относился к нему более или менее терпимо, готова была приравнивать к убийцам и насильникам.
– Вера Васильевна, я понимаю, что говорить о сыне вам неприятно и тяжело, но я прошу вас пойти мне навстречу. Речь идет о серьезных преступлениях, и ваш рассказ может оказать нам огромную помощь.
– Какие серьезные преступления совершил этот подонок?
– Он ничего не совершил. Напротив, есть некий человек, который хочет свести счеты с вашим сыном и посадить его в тюрьму всерьез и надолго. А если получится, то и под расстрел подвести. И мы хотим установить этого человека.
– То есть вы хотите сказать, что Михаилу кто-то мстит?
– Да, именно это я и хочу сказать.
– Что ж, ничего удивительного. Все эти педерасты – грязная криминальная публика. Ищите среди них – не ошибетесь. Не понимаю, чем я могу вам помочь. Я не виделась с сыном с тех самых пор, как обнаружилась эта гадость. И никаких его знакомых не знаю.
– Мы ищем в среде гомосексуалистов, не сомневайтесь. Но параллельно мы пытаемся узнать как можно больше о всей жизни Михаила. О его школьных и студенческих годах. Может быть, желание отомстить уходит корнями как раз в тот период и никак не связано с его сексуальными наклонностями.
– Чушь, – безапелляционно заявила Вера Васильевна. – Он никогда ни с кем не конфликтовал, пока вел нормальную жизнь, за это я могу поручиться.
– Вот и расскажите мне поподробнее о всей его жизни, – попросил Коротков. – И если у вас есть семейный альбом с фотографиями, давайте вместе его посмотрим.
Черкасова немного смягчилась. Редко кто проявляет интерес к чужим семейным фотографиям, запечатленные на них моменты обычно дороги и памятны только самым близким. Но ведь этим близким не станешь рассказывать все, что касается снимков, – они и без того все знают. А Юрий понял, что разубеждать женщину бесполезно, она никогда не согласится с тем, что сын ее – вовсе не живое олицетворение греха и грязи, и не захочет помочь вытащить его из беды. Значит, надо апеллировать к жалости к невинно загубленным мальчикам. Но об этом говорить не хотелось.
Окидывая исподтишка взглядом однокомнатную квартирку, в которой Черкасова жила вместе со своей бывшей снохой, Юра думал о том, что эта совместная жизнь вряд ли была легкой и безоблачной. Шестидесятитрехлетняя Черкасова с жестким, неуступчивым характером, раз и навсегда отрекшаяся от единственного сына, и незамужняя (то есть разведенная) женщина тридцати пяти лет, которой нужно как-то устраивать свою личную жизнь. У них совсем разный круг общения, совсем разные интересы и привычки, а они вынуждены ютиться под боком друг у друга в одной комнате и в маленькой шестиметровой кухне. Судя по мебели и вещам, они не бедствуют, бывшая жена Черкасова зарабатывает неплохо, но ей, наверное, не совсем понятно, почему она должна на свои деньги содержать бывшую свекровь-пенсионерку. С другой стороны, жила она в квартире именно свекрови, потому что когда-то, потрясенная зрелищем собственного мужа в объятиях собственного родного брата, наотрез отказалась судиться с ним из-за жилплощади и, мгновенно собрав вещи, юркнула под крыло Веры Васильевны и там зализывала раны. А когда спохватилась, прошло уже много времени, и, наверное, не нашлось мужества сказать пожилой женщине о том, что надо бы им разъехаться и жить отдельно. Ведь свекровь так страдала, а, кроме снохи, у нее никого из близких в Москве нет.
Вера Васильевна принесла и разложила на столе альбомы с фотографиями. Часть снимков была вставлена в держатели на плотных серых страницах альбомов, но большинство фотографий просто лежало между страницами.
– Это мой муж. – Черкасова показала на снимок красивого статного мужчины в военной форме. – Он умер давно, Мише было семь лет. На этом снимке Ефиму двадцать три года, он только-только с войны вернулся.
Двадцать три! А Коротков, глядя на мужественное лицо и наполовину седые волосы, подумал, что отцу Черкасова на этой фотографии лет тридцать пять. Впрочем, война не проходит бесследно.