Сто голландских тюльпанов
Шрифт:
Павликовы сообщения были коротки и драматичны, как военные сводки.
– Фейн бросил институт.
– Да ты что?
– Бросил. Он теперь маслом пишет.
– Что пишет?
– Как что? Картины. Больше натюрморты. Я к нему захожу, а вся комната в мольбертах. Холст, а в центре - такая загогулина, вроде живчика. Спрашиваю, а это что? Он говорит, это мазок Фейна. Новое в живописи.
– "Луна и грош", — сказал я.
– Что?
– Сомерсет Моэм.
– Ага.
Однажды ночью нас разбудил
– Это я, — раздался в трубке голос Павлика. — Знаешь, откуда я говорю?
– Ничего не понимаю. Ты что, пьян, скотина?
– Я из Шереметьева звоню, понял? Из Ше-ре-метьева.
– И на кой черт ты мне звонишь в четвертом часу из Шереметьева, гадюка?
– Я только что Фейна проводил. Он улетел, Фейн!
– Куда улетел?
– В Рим!
– В Рим? Какой идиот его в Рим пустил? Им мало разрушенного Колизея?
– Так он же женился!
– А Рим при чем?
– На итальянке женился. На внучке основателя ихней компартии.
– Фейн?! На внучке? Чьей внучке? Грамши, что ли?
– Может, и Грамши. Что-то в этом роде. Черт, забыл.
– Она что, страшная?
– Да нет, ничего. Итальянка.
Этот разговор я переваривал долго.
А месяца через три Павлик заявился ко мне с большим баулом и предложил купить джинсы и куртку из какого-то новомодного кожзаменителя.
– Откуда шмотки? — спросил я.
– Да Фейн прислал из Италии! Продать просил.
– У него, что, с рублями напряженка?
– А шут его знает! Просил, и все.
Жене куртка понравилась, и мы ее купили, отсчитав Павлику двести, что ли, рублей.
Вскоре нагрянул переезд на новую квартиру, ставший возможным благодаря размену большой родительской. Катаклизм ремонта, охота за мебелью и другие форс-мажорные обстоятельства повлекли за собой довольно-таки длительный антракт в моих сношениях с Павликом. Я работал, у меня появились новые знакомые, и на дефицит общения я пожаловаться не мог, как не мог похвастаться и излишком свободного времени. Раза два-три я Павлику звонил, но его номер не отвечал. Я не слишком удивлялся, зная, что Павликовы родители, выйдя на пенсию, большую часть года живут в своем шестисоточном садово-огородном поместье.
Холодным и ветреным августовским днем меня занесло на Комсомольский проспект, и я решил наведаться в магазин "Океан" (теперь, кстати, он зовется "Обью" - все мельчает) проверить, нет ли случайно креветок.
У входа мыкался мужик с детской коляской: ясное дело, жена за треской стоит. Он обернулся ко мне вполоборота, и я застыл на полном скаку: Господи! Старик Фейн! Негодник отпустил бороду, сделавшую его сходство с последним представителем династии Романовых вовсе уж патологическим...
– Фейн! — заорал я во весь
Он увидел меня и приветливо ухмыльнулся:
– А... привет! Привет, старый.
Мы пожали друг другу руки, а я, не удовлетворившись этим, еще и похлопал Фейна по плечу.
– Ну, как ты? Постой! Ты что, вернулся? — спросил я возбужденным от радости голосом.
– Вернулся? Откуда?
– Как это откуда? Из Рима, разумеется.
– Из Рима? Из какого, к черту, Рима?
– Ну как же! Ты же ведь женился на итальянке? На внучке Грамши или кого там еще?
– Что ты чепуху порешь? Грамши? Что за Грамши?
– Антонио! Тебя же Павлик из Шереметьева провожал...
– Павлик?
– Ну да. Кстати, как он? Ты его видел?
– Значит, так, — сказал Фейн. — Во-первых: ни на какой итальянке я не женился и вообще на запад дальше Наро-Фоминска не выезжал.
– Но Павлик...
– А Павлик сейчас нехорош. Это во-вторых.
– То есть? Как это - нехорош?
– Под следствием Павлик.
– Иди ты! Павлик - под следствием?
– Ага. Связался с урлой, залезли в квартиру, стащили ордена...
– Какие ордена?
– Советские! Какие... Потом Павлик пытался их толкнуть на Беговой у комиссионного, там его и взяли.
Беговая, ордена, урла - все смешалось в моей голове.
– А где он... Постой. Где он урлу-то нашел?
– Где работал, надо думать, там и нашел.
– В секретной лаборатории?!
– Секретнее некуда! Винный буфет ресторана "Москва", младшим научным грузчиком...
В экстремальных ситуациях человеческий мозг нередко ищет пути отхода на менее стрессоопасные направления. Я заглянул в коляску. Там мирно посапывал щекастый розовый младенец, которому решительно наплевать было на всех Павликов мира.
– Твой? Или твоя?
– Мой. Есть еще дочка, у бабушки.
– И у меня дочка. А как... мазок Фейна? Завоевывает мир?
Он слегка задрал бороду. Признак недоумения?
– Ну да, ну да, — пробормотал я. — Видишь ли... А я вот куртку у Павлика купил, думал, она от тебя, из Италии...
– Может, и из Италии.
– А ты… работаешь, да?
– После института - в НИИ.
Про стихи я спрашивать, естественно, не стал.
Из магазина степенно выплыла осанистая матрона с большущим полиэтиленовым пакетом в руке. Она направилась к нам. Удивляться в тот день я уже больше не мог, и меня хватило лишь на то, чтобы достаточно бесцветным тоном произнести:
– Здравствуйте. Альбина. Добрый день.
– Здравствуйте. — Она пригляделась ко мне. — Здравствуйте.
Младенец в коляске забулькал, потом закряхтел, и Фейн, сложив губы кульком, загукал и начал ритмично подергивать колясочку.