Сто лет пути
Шрифт:
— Никаких известий, — повторила Варвара, чувствуя только, что очень устала, так устала, прямо ноги не держат.
— Вы крепитесь, голубушка. Бог милостив, обойдется.
— Я стараюсь, стараюсь! — сказала Варвара. Еще не хватает заплакать!.. — Если вы что-нибудь узнаете…
— Сию же минуту вам сообщу, — пообещал отец Андрей. — Ну, простите, что потревожил.
Положила трубку, стала опять ходить. Хорошо отцу Андрею, он хотя бы смог «сбегать» на Малоохтинский, где должны были развиваться события, а она и этого не может. Она должна сидеть и ждать.
Ждать, ждать…
Скрипнула дверь, Варвара Дмитриевна оглянулась стремительно.
Отец, всклокоченный со сна и, кажется, недовольный, вошел и остановился как раз на чернильном пятне рядом с раскинувшимся тезкой британского премьер-министра.
— Что за всенощные бдения? Телефонируют тебе по ночам! Да еще без света сидишь!
Пожал плечами, фыркнул и уселся на диван, вытянув ноги.
— Зажги лампу, Варя.
— Папочка, нет, не надо лампы!..
— Ну, как хочешь. Что, бессонница у тебя?
Она кивнула.
— Нужны прогулки. Свежий воздух, знаешь, чудеса творит! А еще лучше на Волгу уехать! Мама ждет, соскучилась без нас!
— Папочка, ты знаешь, у меня служба.
— Ну, служба твоя никуда не денется. А вот расстройство нервов таким образом нажить очень даже просто.
— Нет у меня никакого расстройства нервов.
— Хочется верить, — как будто подытожил отец. — Ну-с?
— Что?
— Рассказывай.
— Что рассказывать, папа?
Отец запахнул халат таким движением, как будто на нем был вовсе не халат, а вицмундир.
— Рассказывай все, — велел он неторопливо.
Варвара Дмитриевна вздохнула, подумала, потом забралась на диван рядом с отцом, привалилась к его плечу.
— Папочка, милый, ничего не могу тебе рассказать. Я слово дала.
— Кому?
— Дмитрию Ивановичу.
Кажется, отец не ожидал ничего подобного.
— Удивительное дело! Впрочем, вряд ли князь стал бы из-за пустяков брать с тебя слово. — Он вздохнул и погладил Варвару по голове. — Все в политику играетесь, как в игрушки. Не наиграетесь никак.
— Какие же игрушки, папа! Это так серьезно и важно!
— Для кого важно, Варя?
Она приподняла голову с его плеча.
— Для России.
— Вот прямо так, ни много ни мало?
— Да, папочка! И я не понимаю твоего… отношения! Князь Шаховской думает только о том, как бы устроить нашу жизнь разумно и правильно.
Отец вздохнул.
— Не он один думает. Да все не придумывается никак. Меньше нужно думать, вот что я тебе скажу. Действовать надо, работать.
— Мы работаем, папа! Дума работает!
— В Думе только кричат: «Долой министров! Долой монархию!» Каково государю это слушать, а?..
— А народу каково терпеть? Столетиями рабство, темнота, болезни, труд с утра до ночи, как на каторге. Да и на каторге лучше! Даже колодникам еду дают, а у нас свободные крестьяне уездами от голода мрут!
— Избави бог, — отец перекрестился. — Вот и надо землей заниматься. Журналы заграничные по агротехнике выписывать, крестьян уму-разуму учить, сельскохозяйственные школы открывать, чтобы кладовые и амбары всегда были полны, чтоб земля родила! А вам некогда этим заниматься, вы в присутствии заседаете,
— Папа, ну что ты, право? Что же, умственная жизнь не считается? Только для живота и следует жить, для сытости только? Никакая сытость не впрок, когда нет справедливости!
— Это тебе князь так сказал?
— Я и сама понимаю.
— Какая умница-разумница у меня дочка. За справедливость радеет.
— Папа, ты смеешься?
— И не думаю даже, — поспешно сказал отец. — Как можно? А кто телефонировал?
Варвара Дмитриевна вздохнула. Ведь знала, что отец ни за что не отстанет. Так и будет допытываться и потихоньку-полегоньку все и выпытает. Мама другая. Мама считает — всегда считала! — что интересы и тайны детей надобно уважать, в душу не лезть, на откровенность не вызывать. У отца все наоборот — уверен, что дети, даже взрослые, нуждаются не только и не столько в собеседниках, сколько в руководстве. Дела детей — докука родителей. Пока живы и здоровы, родители обязаны помогать детям, наставлять, учить, указывать, что правильно, что неправильно. Отца в его воспитании вели по старинке, воли никакой не давали, и, кажется, он до сих пор побаивается бабушки Татьяны Дмитриевны, все сообразуется с ее мнением, все оглядывается, что она скажет.
Варваре Дмитриевне материнское демократическое, либеральное отношение к воспитанию было значительно ближе, чем отцовское всевидящее око, но — вот ведь странность! — в минуты серьезные, важные довериться отцу ей хотелось гораздо больше, чем матери. Ей казалось, что он решение самых трудных вопросов возьмет на себя, укажет, что и как нужно сделать, и это будет самое правильное. Сомневаться в правильности его решений ей и в голову никогда не приходило.
— Так кто телефонировал, Варенька?
— Знакомый батюшка, папа. Мне его как раз князь представил.
— Вот уж не предполагал, что князь со служителями церкви в дружбе! Вам же, молодым, все какой-то другой веры хочется, про Христову вы и не вспоминаете. А почему батюшка по ночам не спит, а звонит по телефону?
— Папа, не допытывайся! — Варвара Дмитриевна села прямо и посмотрела на него очень серьезно. — Я слово дала.
— Тайны, таинственность, — проговорил отец как будто про себя, — все от молодости, от избытка сил. На все хватает сил — и на жизнь, и на службу, и на тайны. Мне-то вот никаких тайн и не хочется. Боже избави, когда мне ими заниматься, зачем?.. Вот в деревню бы поехать, обедню отстоять в нашей церкви, с соседями повидаться, год не виделись!.. Помнишь самовар в столовой? И вид с балкона, что во втором этаже? И как в покос травой пахнет?
Задумались — каждый о своем.
Варя вдруг представила очень ясно, что ей так и не удастся никогда привезти на Волгу Дмитрия Ивановича, что случилось самое ужасное, и уже ни поправить, ни изменить ничего нельзя, зачем тогда жить?..
Зачем тогда работа, Дума, надежды? Что ей судьбы отечества, если Дмитрия Ивановича с нею больше никогда не будет?
— Папа, — выговорила она с трудом, — папочка!..
Отец вдруг перепугался.
— Ну что ты, что ты?.. — притянул ее к себе, стал гладить по голове.