Сто лет пути
Шрифт:
Варя не хотела отцовского сочувствия, боялась, что не справится с собой. Она вырывалась, отнимала руки, ей хотелось вскочить, побежать, забиться под отцовский стол, как бывало в детстве. Там, под столом, с ней ничего плохого никогда не могло случиться…
Вдруг что-то произошло. Отец и дочь замерли и посмотрели друг на друга.
— Что это, папа? Кажется, позвонили?
Генри Кембелл-Баннерман вскочил на упористые вывернутые лапы, напружинил загривок и зарычал на дверь кабинета.
— Мне тоже послышалось…
Варвара Дмитриевна
— Господи, который же это час?! Кто может к нам звонить? — удивился отец.
Но Варвара Дмитриевна уже неслась в переднюю. Генри еле поспевал за ней.
Дверь открылась, и в первое мгновение Варвара Дмитриевна ничего не поняла. На площадке стоял совершенно незнакомый седоватый человек со шляпой-котелком в руке. В сером свете раннего петербургского утра лицо его казалось зловещим.
— Вы… к кому? — выпалила Варвара Дмитриевна.
Отец отстранил ее твердой рукой и вышел вперед.
— Чему обязаны в такой час? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Это я, — сказал незнакомец голосом князя Шаховского, и Варвара схватила отца за обшлаг халата. — Прошу простить за вторжение, но никак не мог…
Варвара всхлипнула и бросилась зловещему господину на грудь, отец и остановить ее не успел!
— Дмитрий Иванович, миленький, вы живы?!
— Жив, жив…
— Все закончилось?
— Да, Варвара Дмитриевна.
— Ох, как я боялась, как боялась…
И она заплакала, уткнувшись в его пиджак.
— Князь, — сказал отец, откашлявшись громовым кашлем, — что за маскарад?! И, может быть, лучше пройти в квартиру?
— Я по дороге заехал, — словно бы оправдывался Шаховской, — а маскарад так и остался, не успел я человеческий вид принять.
— Да, но к чему он?!
Князь улыбнулся, не отпуская Варвары.
— Так уж получилось, для дела нужно было, вот и… преобразился.
Варвара все плакала, сильно, навзрыд. В последний раз, припомнилось отцу, она так отчаянно рыдала девочкой, когда на ее глазах городовой бил нищего мальчишку, стянувшего у разносчика калач. Зима была, лютый мороз, мальчишка в опорках и каких-то лохмотьях, заскорузлый, грязный, а городовой румяный, сытый, сапоги начищены. Папа, кричала тогда Варя, сделай что-нибудь! Ну, сделай же, папочка!..
Чувствуя острую, до жжения в груди необходимость защитить дочь от всего на свете, если понадобится, так и от князя, отец твердой рукой взял ее за локоть, — она закрывала лицо и все плакала, — ввел в квартиру. Следом вошел Шаховской в нелепом маскарадном костюме и гриме, как со сцены Художественного театра.
Дверь захлопнулась. Генри Кембелл-Баннерман отчетливо хрюкнул.
— Попрошу в мой кабинет, — сказал Звонков неприятным голосом. — А тебе бы умыться, Варя.
Варвара Дмитриевна кулаками, как бывало в детстве, с двух сторон отерла слезы, посмотрела по очереди на отца и на Дмитрия Ивановича, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась и убежала по темному коридору, пропала с глаз.
— Ну-с, потрудитесь дать мне объяснения. Во что вы втянули мою дочь? Что за ночные визиты? Или вы на конспиративное положение перешли?
Шаховской вздохнул.
— Конспиративного положения нет, а за поздний визит прошу прощения. Такого больше не повторится, я надеюсь. Это все, — тут он потряс себя за лацканы невиданного костюма, — должно остаться в тайне.
— Что мне за дело до ваших тайн, молодой человек? Дочь ничего не может объяснить, говорит, вы ее словом связали, а мне как прикажете понимать? Вы же депутат Государственной думы, если мне память не изменяет, а не комедиант!
И отец Варвары Дмитриевны отчетливо фыркнул, как давеча бульдог.
— Сдается мне, депутатам Думы и сейчас, и в будущем каких только ролей не выпадет сыграть, — проговорил Дмитрий Иванович негромко. Он так устал, что стоять ему было трудно, а хозяин кабинета сесть не приглашал. — И комических, и трагических, и героических…
— А вы решили начать? Так сказать, положить почин?
Варвара Дмитриевна показалась на пороге кабинета, из-за нее выглянул Генри Кембелл-Баннерман.
— Дмитрий Иванович, голубчик, все обошлось благополучно?
— Алексей Федорович убит, Алябьев. Я с вашего разрешения сяду.
Шаховской сел на диван, потер руками колючее от щетины и краски лицо, наткнулся на усы, приклеенные новейшим немецким клеем, сморщился от отвращения. Алябьев говорил что-то про этот самый клей. Утром, еще когда был жив.
Варвара Дмитриевна подошла, села рядом и взяла Шаховского за руку.
— А остальные?
— Арестованы. Не подвел Петр Аркадьевич и его «молодцы».
— Вы ни в чем не виноваты, Дмитрий Иванович.
Он глянул на нее и ничего не сказал.
— Это же война, — продолжала Варвара Дмитриевна храбро. Она понимала, чувствовала, что нужно как-то его утешить, сказать нечто важное, что сразу все расставит по своим местам, только вот что именно сказать?.. — На войне так полагается — кто кого. Люди могли погибнуть. Много людей! А вы предотвратили.
— Значит, пусть другие погибнут, так? — под нос себе пробормотал князь. — Ведь их всех повесят!.. Всех до одного.
— Они-то как раз на войне. А те, кого предполагалось взорвать, нет. И воевать не собираются!
— Я все это знаю, Варвара Дмитриевна. И говорю себе, но пока что-то не действует.
— Вы поступили так, как вам велел долг. И ваше чувство справедливости. Правильно ли, нет ли, но по-другому вы поступить не могли.
— Могу я все же узнать, в чем дело? — громко спросил отец Варвары Дмитриевны и задрал подбородок воинственно, очень похоже на дочь, заложил руки за спину и выдвинулся на самую середину ковра, как раз на блеклое чернильное пятно.