Сто лет пути
Шрифт:
— Не ссорьтесь, — велела бабушка.
— Мы не ссоримся, — хором заявили Варвара и Шаховской.
— Может быть, вы все понимаете в историческом процессе и знаете, почему разогнали Первую Думу, — продолжала Варвара. — Но вы точно ничего не знаете о разыскной работе! Игорь с ног сбился, а вы тут сидите, такой довольный, рассуждаете о доказательствах и чай пьете!
— Вы сами меня пригласили. После того как я сделал вам предложение.
— Бабушка, представляешь?.. Мы вышли из этого кошачьего питомника, и он сделал мне предложение! Прямо на улице.
— Я
— Спасибо, не надо.
— Не ссорьтесь, — велела бабушка.
— Мы не ссоримся!
— Нужно Игорю звонить, прямо сейчас.
— Нет, не нужно. Для начала я должен подумать.
— Вот сейчас папа приедет с работы, и мы его спросим, правильно ли укрывать от следствия сведения, которые могут изобличить убийцу. Папа вам все объяснит.
— Для начала мы его спросим, не возражает ли он против нашей женитьбы. Это важнее.
— А мы женимся?
Дмитрий Иванович кивнул.
— А разве вы не должны подумать?
— Я уже подумал.
Но Варвара была настроена воинственно.
— Вот для начала можем бабушку спросить. Ты не возражаешь?
Ариадна Владимировна неторопливо поднялась и стала вынимать из буфета хрустальные бокалы на длинных ножках.
— Пока нет, не возражаю, — объявила она, вынув пятый бокал. — Пока мне все нравится.
— Спасибо вам большое, — от души сказал Шаховской.
— Все с ума посходили, — пробормотала Варвара.
Тут профессор вдруг сообразил, что она так ничего ему и не ответила. Он же сделал предложение и сейчас пьет чай в ее в доме, дожидается родителей, ломает комедию!
— Варвара, — сказал он строго и перехватил ее руку с серебряной лопаточкой, нацеленной на следующий кусок торта «Сказка». Она на него посмотрела. — Я… глупость сделал, да? С этим предложением?
Бабушка Ариадна Владимировна подхватила со стола нечто незначительное и вышла, прикрыв за собой двустворчатые двери. Шаховской оглянулся на эти закрытые двери.
— Это очень странно, — тихо сказала Варвара.
— Это очень просто, — возразил Дмитрий Иванович.
— Вот именно. Слишком просто.
— Уже несколько дней мне без вас… неинтересно жить. Мне кажется, я мог вы вас любить всю жизнь, если бы…
— Если бы что?
— Если бы вы мне это позволили.
Варвара серьезно на него посмотрела.
— Так ведь страшно, — пожаловалась она. — Странно и страшно. Но интересно, это точно.
— Соглашайтесь, — сказал он и вдруг поцеловал ей руку.
— Вы какой-то дикий и несовременный человек, Дима! Вы что? Нужно сначала пожить вместе, съездить на пару курортов, завести кису. По воскресеньям ходить в кино. Это называется — получше узнать друг друга.
— Того, что я знаю о вас, мне достаточно, — сказал Шаховской. — Я, может быть, дикий, но взрослый человек, Варя! Мне жаль терять время. Я хочу жить с вами, желательно долго и счастливо. Если я вам хоть немного нравлюсь, соглашайтесь.
— Нравитесь.
— Этого тоже пока достаточно.
— Ну да, — сказала Варвара Звонкова. —
— Мы не будем разводиться.
— Почем вы знаете?
— Я взрослый человек, — повторил Шаховской. Он устал во время разговора с ней так, что голова казалась чугунной. Он давным-давно так не уставал. — Мне все стало понятно, когда вы меня подвозили с Воздвиженки, а утром я проснулся в хорошем настроении и долго думал, почему оно такое замечательное. А потом вспомнил… вас.
— Я ехала домо-ой, — протянула Варвара дрожащим фальцетом, — я думала о ва-ас!..
Он поднялся, вытащил ее из-за стола и прижал к себе как следует. Она прижалась с осторожной радостью.
— Соглашайтесь, — попросил он и посмотрел ей в лицо, очень близко. — С кисой и кино мы все решим.
— Вы думаете?
— Я уверен.
— Тогда я согласна, — сказала Варвара Звонкова.
1906 год.
Варвара Дмитриевна приближалась к цели своего путешествия. Решетка Таврического дворца была уже близко, Генри Кембелл-Баннерман тянул вовсю, предвкушая орошение любимой скамейки. День стоял пасмурный, серенький, от Невы несло сырым ветром, остро пахнущим весенней водой. Варвара Дмитриевна не спала ни минуты с шести утра, после того как князь уехал домой, ни разу не присела, все ходила по своей комнате, трогала ладонями горящие щеки, прижималась лбом к холодному оконному стеклу — в общем, проделывала все, что полагается проделывать героиням романа, находящимся в волнении.
Отец, растерянный и взволнованный, как будто постаревший, так и не добившийся от дочери и князя, что именно происходило нынче ночью, в конце концов принес из буфета бутылку лафита, долго бормотал, что шампанского бы хорошо, но его охладить требуется, и заставил всех выпить за будущее счастье молодых. Сам опрокинул вино залпом, налил еще и опять опрокинул.
Потом телефонировали отцу Андрею с сообщением, что так или иначе все обошлось, не без потерь, но обошлось. Отец Андрей разговаривал странным голосом, как из подземелья, но не протелефонировать было никак нельзя, Варвара на этом настаивала. Уж она-то теперь знала, каково это — сидеть в неведении и ждать, ждать, что принесет следующая минута: жизнь или смерть.
Генри Кембелл-Баннерман тоже совершенно изнемог — он привык, что ночью порядочные собаки и их хозяева сладко спят, чтобы утречком с новыми силами заняться привычными и приятными делами, а тут одни волнения, воля ваша!.. Телефон трезвонит, гость среди ночи является, и пахнет от него хоть и знакомо, но с примесью тревоги, порохом и страхом. Генри ничего этого не любил и не понимал. Утром из дому вышел недовольный, по мостовой трусил неохотно и оживился, только когда показалась решетка Таврического. Впрочем, было у него радостное предчувствие — кажется, кухарка собралась ставить пироги. По некоторым признакам Генри определил, что, скорее всего, так и будет, а значит, есть чего ждать и на что надеяться.