Сто лет пути
Шрифт:
Подобрав юбки, Варвара Дмитриевна кинулась за своим англичанином, проявившим такую несдержанность.
— Что здесь происходит? Господа, господа, куда вы его тащите? Остановитесь! Вот полюбуйтесь! И в Думе произвол полиции! Нет, вы полюбуйтесь! Что случилось? Вора поймали? Откуда шум?! Господа, дайте пройти, расступитесь!
— Что здесь происходит?! — перекрыл голоса зычный бас Пуришкевича. — Сию минуту к заседанию позвонят!
Один из молодцеватых думских приставов взял под козырек. Второй держал за локоть неизвестного господина в полосатом костюме, чем-то неуловимо напоминавшего гражданина
— Потрудитесь дать объяснения!
— Вот, ваше высокоблагородие, выдворяем!
— Кого?! Куда?!
— Этот господин есть думский буфетчик Синицын. Размещался в креслах депутатов, читал вчерашний отчет.
Генри Кембелл-Баннерман, за которым не поспевала Варвара, ловко ввинтился в толпу.
— Позвольте, — продолжал Пуришкевич во весь голос, — милостивый государь! Что вы делали в креслах депутатов, ежели вы буфетчик?! Государством вознамерились управлять?!
— Генри! — крикнула Варвара Дмитриевна в отчаянии, позабыв, что бульдог не понимает по-русски. — Немедленно ко мне! Вернись!
— Вот до чего либерализм-то доводит! Буфетчики в депутатские кресла лезут!
Борис Викторов посторонился, пропуская Варвару к эпицентру событий, она не глядя сунула ему бумаги, с которыми выбежала из комнаты кадетской фракции, но опоздала.
Генри подлетел, прицелился и вцепился зубами Пуришкевичу в башмак. Он был совершенно уверен, что делает правое дело.
Когда скандал потихоньку улегся, буфетчика увели, рассерженный Пуришкевич пообещал поставить перед секретарем председателя Шаховским вопрос о недопустимости присутствия в Думе всех и всяческих бульдогов, когда депутаты и гости вдоволь нахохотались, и уже позвонили к заседанию, и потемкинская зала стала пустеть, Варвара Дмитриевна втащила Генри обратно в комнату кадетов.
— Как ты мог, — повторяла она, — как ты мог!..
Генри ничуть не чувствовал себя виноватым и смотрел победителем.
…Куда-то делось письмо Щегловитова, которое она так и не выучила наизусть. Только она никак не могла вспомнить, куда именно.
— Проходи, — сказал профессор, пропуская вперед полковника Никоненко. — Вон вешалка.
— Повеситься?
Боря Викторов выглянул из-за шкафа.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович. А я на пять минут заехал, мне материалы для статьи нужны, а из планшета файл куда-то делся, так я решил, что отсюда скачать проще, чем восстанавливать…
Боря Викторов говорил все медленнее, покуда Никоненко пристраивал на вешалку пальто, а потом и вовсе остановился.
— Что-то случилось? — спросил Боря и оглянулся почему-то на окно.
— Высоко, — посочувствовал полковник. — Убьешься. Здание-то старое, этажи высокие!..
— У вас нет никаких доказательств, — выпалил Боря Викторов, видимо то, что говорил себе сотню раз, как заклинание. — Ни единого.
— Это точно, — согласился полковник, взял стул и уселся на него верхом. — Но это плевое дело, друг! Доказательства собирать трудно, когда не знаешь, че доказывать. А когда знаешь, единым мигом можно доказать.
— Вы ничего не должны были узнать. Не могли узнать!
Шаховской, который так и стоял в пальто, тяжелой походкой старого человека подошел к чайнику и включил его. Чайник сразу же зашумел, — видно, воды совсем мало.
— Ты Ольге Яковлевне кто, Боря? — спросил он, рассматривая чайник, как будто никогда не видел. — Племянник?..
— Никто, — отрезал Боря. — Я ей никто.
— Кому? — весело переспросил Никоненко.
Ему все было нипочем. Он не учил Борю на первом курсе, не возил на экскурсию в Исторический музей, не правил его статей, не подкидывал интересной работы. Кто для него Борис Викторов? Так просто. Подозреваемый.
— Так кому ты никто, парень?
Борис промолчал и опять оглянулся на окно.
— То-то и оно. Если ты никто, откуда ты знаешь, кто такая эта Ольга, да еще Яковлевна?..
— Вы ничего не докажете.
Никоненко махнул на него рукой.
— Да не беспокойся ты за нас! Не переживай, мы сами с усами!
— Все из-за тебя, придурок, — запальчиво сказал Боря Шаховскому. — Ничего бы не было, если б не ты! Откуда я знал, что тебя и туда потащат… консультировать! Консультант, твою мать!..
— Так племянник ты или кто? — стоял на своем Никоненко.
— Я сказал — никто! И она полоумная! Больная на голову! Вообще! Совсем!
— Тем не менее, она отлично помнит, что фамилия ее деда Викторов, — сказал Шаховской, морщась. — И деда, и прадеда звали Борис. Как и тебя.
— Ну и что?! Какая разница?! Мало ли Борисов?! Ельцин был Борис, и чего?!
— С Ельциным ничего. С Годуновым тоже все как было, так и осталось. А с тобой, парень, по-другому выходит. Уж больно совпаденьице странноватенькое, а?.. Прадедушка полоумной бабушки после революции бриллианты в особняке на Воздвиженке припрятал, и звали его Викторов Борис. А племянник полоумной бабушки по имени Викторов Борис в наше смирное и культурное время в этот особняк как на работу ходил и директору музея голову морочил, что научную работу они вместе будут готовить. Потом директор как есть в труп превратился, а бриллианты пропали все до единого.
— Не было никаких бриллиантов, все вранье.
— Мила-ай, — протянул Никоненко, — ты че, думаешь, я в следственном комитете зря, что ль, пятнадцать лет зарплату получаю и премиальные? Мордуленцию твою мы и охранникам, и депутату Бурлакову, и еще кой-кому предъявили, и все в один голос говорят — ходил такой к директору Павлу Ломейко!
— Я свободен и могу ходить, куда угодно. Я никого не убивал.
— Так ведь я пока что тебя только подозреваю! Вон мы с Дмитрием Ивановичом вместе подозреваем.
Борис с размаху сел на стул и сразу оказался за шкафом.
— Откуда он свалился?! Ну откуда, а?! Никто ничего не узнал бы, если б не он!..
— То-то и оно, парень. Так судьба распорядилась.
— Судьба?! — закричал Борис громко, по-заячьи как-то. — Какая еще судьба?! У прапрадеда судьба, у прадеда судьба! А у меня нет никакой судьбы! Это мои бриллианты, мои, понимаете вы все?! Никто никогда не докопался бы до меня, если б не… не этот, — и он выматерился некрасиво, неумело, как кабинетный и образованный человек, который вынужден произносить неприличные слова. — Никто не связал бы меня ни с особняком, ни с теткой сумасшедшей! Седьмая вода на киселе! Мало ли однофамильцев!..