Сто лет пути
Шрифт:
— Князь Столыпину словечко шепнул, и меня отпустили с теми, четверыми. Не знаю, что теперь будет, Варвара Дмитриевна.
— Вы спасли невинных людей, — повторила Варвара заклинание, которое повторяла уже несколько дней. — Могли погибнуть десятки, сотни!
— Да, да, — согласился Борис так, как будто и сам повторял то же самое. — Уехать бы мне куда-нибудь подальше и поглуше. Хоть в Туркестан. Или на Кавказ. Только как же мне уехать? Если уеду, подумают, что я предатель, со страху в бега кинулся, найдут и прикончат, это уж точно.
— Кто найдет? —
— Товарищи, Варвара Дмитриевна, кому еще? Покамест с силами будут собираться, а там, разумеется, станут допытываться, как так вышло, что всю петербургскую организацию разгромили единым духом. Дознаются, что меня нету, сведут концы с концами, и аминь. У революционеров нравы суровые.
Варвара задумчиво подошла к шток-розе, оборвала сухой листок.
— Что-то неправильно, Борис, — выговорила она с силой. — Неужели вы не чувствуете? Что-то совсем неправильно! Дума только начала работу, сейчас бы всем миром навалиться и действовать сообща, а не получается! Революционеры готовят взрывы, Столыпин их вешает, депутаты говорят все правильно, а действовать не умеют! Как найти дорогу?
— Вам, наверное, лучше с князем потолковать, Варвара Дмитриевна.
— Ах, да что тут толковать, все и так понятно!
Она пошла к французскому окну, потянула витую ручку и оказалась прямо перед Шаховским.
— Я уже намеревался вас спасать, Варвара Дмитриевна.
Она посмотрела ему в лицо. Он был серьезен и как будто взволнован.
…Ничего плохого не может случиться, пока он здесь, рядом, вот что. Единственный, понимающий, всесильный человек.
— Как я рада вас… видеть, Дмитрий Иванович.
— Я тоже очень рад.
Варвара понимала, что поговорить им не дадут, у князя слишком много обязанностей в Думе, сейчас за ним придут, займут разговорами, уведут от нее надолго, до самого вечера, а ей совсем невмоготу, жить оказалось очень трудно.
— Полно вам, — сказал князь. — Все обойдется.
— Борис, — она кивнула за окно, — сказал, что был там вчера.
— Не знаю, откуда он взялся.
— Вызвали… товарищи. Какой-то главный товарищ! Один из наблюдателей не явился по причине пьянства, так Бориса попросили его заменить.
— Вы шутите?
— Ничуть. Борис так и сказал. Господи, Дмитрий Иванович, я думала, что после операции мы все будем праздновать победу, а мы?.. Какие мы победители?
Он вздохнул, глядя на нее немного сверху вниз.
— Это вы верно заметили, Варвара Дмитриевна. Может, оттого, что победа наша немного… пиррова?
— Да, но по-другому было нельзя!
— Вот именно. Отныне сколько лет ни пройдет, мы будем спрашивать друг друга и каждый себя, можно или нельзя было по-другому. Только теперь уж ничего не изменишь.
— Бедный Алексей Федорович.
— Да. И все же так лучше, чем остаток дней прожить на нелегальном положении, да еще за границей. Русскому человеку за границей нельзя. Никак нельзя. Разорение духа и смерть, — сказал князь.
Варвара сейчас решительно не хотела думать ни о каких русских за границей.
— Дмитрий Иванович, голубчик, — произнесла она жалобно, — но ведь все будет хорошо? Да?
Он улыбнулся.
— Мы стараемся, а там… Бог знает, Варвара Дмитриевна.
— Поедемте на Волгу. К маме. Сядем на пароход и поплывем до Нижнего. Так там привольно, спокойно!.. Мне кажется, я дня больше в Петербурге не проживу!
— Ну, конечно, проживете, Варвара Дмитриевна. И на Волгу мы поедем. Я ведь должен с вашей матушкой… переговорить. Да и к батюшке следовало бы еще раз наведаться.
Варвара сильно покраснела, как самая обыкновенная барышня, а не товарищ по партии, и уставила глаза в пол.
Шаховской взял ее за локоть как-то особенно, крепче обыкновенного, и эту новую близость в большой комнате, полной народу, утренних оживленных разговоров, запаха табака и цветов из сада, Варвара Дмитриевна почувствовала особенно остро.
— Я утром заезжал к Столыпину, застал у него Трепова, коменданта Зимнего, — сказал князь тихо и смущенно. — Он передал мне письмо министра юстиции, написанное на мой счет, и записку, которую я давеча писал, вызывая господ террористов на переговоры. Бумаги нужно уничтожить, но мне бы хотелось…
— Что?
— Чтобы вы прочли. Записку можно не читать, бог с ней совсем, а письмо… Там много лестных слов, неловко, конечно, но мне очень важно, чтобы вы…
Он так смущался, что Варвара на миг позабыла все трудности своей сегодняшней жизни, все страшные вопросы, которые следовало себе задать и получить на них честные ответы.
— Разумеется, я прочту, Дмитрий Иванович, — сказала она. — Разумеется!
— Только потом… сожгите. Договорились?
Она кивнула, уверенная, что жечь ничего не станет. Ей так хотелось прочитать «лестные слова» в адрес Шаховского, выучить их наизусть, запомнить навсегда.
— Сейчас позвонят к заседанию, — торопливо закончил Шаховской. — И я не знаю, как сложится сегодняшний день, но прошу вас меня дождаться, Варвара Дмитриевна.
— Хорошо, Дмитрий Иванович.
Тут за ним пришли от председателя Муромцева, князь быстро поцеловал ей руку и ушел, а Варвара жадно и быстро пробежала письмо и села к столу, читать уже основательно.
Вдруг со стороны залы, где располагались кулуары, донеслась заливистая трель, как будто городовой засвистал в свисток, раздались возмущенные голоса, сделался шум, и депутатов из комнаты как ветром сдуло. Генри Кембелл-Баннерман, вскочивший с первой трелью, рыкнул и устремился за ними.
— Henry! — крикнула встревоженная Варвара Дмитриевна. — Henry, come here! [7]
Но куда там! Бульдог мчался на шум, как уличный мальчишка, дождавшийся, наконец, громкого скандала, в который можно вмешаться или хотя бы наблюдать его с дерева!
7
Генри, ко мне (сюда)! (англ.)