Сто лет
Шрифт:
Так она их теперь и звала.
Когда-то в Бё у Кьерсти все было иначе, чем в Стренгельвоге у Элиды. Кьерсти писала стихи и читала их вслух. Там были книги. Рейдар интересовался политикой и судами. Он хорошо зарабатывал, занимаясь фрахтом.
Но все изменилось. Или она просто не помнила, как было на самом деле? Кьерсти и Рейдар были заняты своими делами. Может, она сама придумывает себе свои огорчения? Во всяком случае, теперь она была уже слишком взрослая для этого.
Они стали чужими.
Она была только гостья.
Просить
Велосипед был ее первой собственной крупной вещью. Когда у Йордис накопилась уже почти вся сумма, она увидела объявление в газете. Ханс Улаи был дома и наблюдал за ней через плечо.
— И сколько же тебе не хватает? — улыбнулся он.
Йордис назвала цифру, он молча встал и пошел на второй этаж за деньгами. Это было так поразительно, что она не знала, как ей к этому отнестись. Элида, конечно, не станет возражать, если она возьмет у Ханса Улаи деньги. А вот Агда? Но может, когда-нибудь и Агда тоже получит от него деньги?
Ханс Улаи говорил мало. Когда он был дома, Йордис никогда не знала точно, в какой комнате он находится, его было не слышно. Что-то в нем смущало ее, но она никому об этом не говорила.
Тем не менее она поблагодарила его и взяла деньги.
Как только черный велосипед оказался дома, все остальное уже потеряло свое значение. Она ездила на велосипеде, и мрачные мысли улетучивались сами собой. Оставались позади, как ветерок между шинами и гравием. А как быстро на нем можно было ездить!
Элида считала неразумным выкидывать столько денег на велосипед, когда требуется много всего другого. Однако учитель Сёберг, у которого Йордис служила, поддерживал ее с первого дня, как только узнал о ее планах купить велосипед.
— Человеку важно иметь перед собой одну или две цели, — сказал он. — Ты купишь велосипед, это так. Но тебе нужно также уехать из дома, приобрести специальность. Ты согласна? Я выдам тебе аттестат и хорошую рекомендацию, и ты сможешь поступить учиться. Может, в Высшую народную школу в Кабельвоге?
Йордис была бы не против, но учение стоило дорого.
— Для девушки это, считай, потерянное время, — сказал Ханс Улаи. — Она так или иначе выйдет замуж. Во всяком случае, ты, Йордис. Ты такая хорошенькая! Зачем тебе тратить драгоценное время на то, чтобы сидеть, уткнувшись носом в книги?
Элида промолчала. И это заставило Йордис думать, что она не согласна с Хансом Улаи. Однако лишних денег у Элиды не было. И если Йордис пойдет учиться, значит, Агда тоже должна иметь такую возможность. Не говоря уже об остальных детях Элиды, которые перебивались как могли. Элида часто говорила об этом.
— Какое счастье иметь хороших детей, которые способны сами себя содержать!
Йордис никогда не приходило в голову просить у Элиды что бы то ни было, что та могла бы дать только. ей.
Зато теперь она сама собой распоряжалась и могла ездить на велосипеде куда хочет. Потому что отныне она с велосипедом не разлучалась никогда и нигде. Ни с кем не посоветовавшись, Йордис приняла решение. Она уедет из дому! Все равно куда.
А пока что она ехала в Мюре, чтобы отправить с пароходом письмо. В нем она писала, что рада, что Нора и Андор Педерсены, которые держат на Хамарёе лавку и дом для приезжих, согласны взять ее к себе на работу.
Мыть и убирать Йордис умела. Все дочери Элиды это умели. И если Нора Педерсен и ценила что-то в людях, то прежде всего это. Большой белый дом Педерсенов стоял у дороги. В саду, обнесенном белым штакетником. Йордис велели поставить велосипед в дровяной сарай, как в этих местах называли сарай для торфа. Сама же она получила отдельную комнатку на чердаке под самой крышей.
Моря отсюда было почти не видно, его заслоняла целая армия всевозможных деревьев. Летом одурял аромат цветов. Даже свет здесь был зеленоватый, затененный шиповником и черемухой.
На кладбище некуда было укрыться от запаха цветов. Йордис чихала. Но жаловаться не приходилось, ведь цветы были очень красивы. Цветы, цветы. Фру Педерсен, идя с нею между могилами, давала ей указания по прополке. Йордис была вынуждена признаться, что не знакома с такой работой.
— Ты быстро научишься. — Фру Педерсен вздыхала, показывала и объясняла.
Здесь, в Оппеиде, неухоженные могилы считались таким же позором, как для Элиды невымытые к Пасхе стены и потолок. Весь день Йордис чихала, пытаясь выполоть из зелени только то, чего там не должно было быть. Фру Педерсен, напевая, следила за ее работой. Однако она не сделала ни одного замечания, хотя, конечно, не могла не заметить кое-какие недостатки.
Когда работа была закончена и Йордис выбросила за ограду последнее ведро вырванных одуванчиков и сныти, она обнаружила, что фру Педерсен разговаривает у ворот с каким-то парнем. Йордис не решилась сразу подойти к ним, ей не хотелось мешать их беседе, но фру Педерсен сама позвала ее:
— Йордис! Познакомься, это Ханс Кристиан!
— Здравствуй! — сказала Йордис и подала ему руку.
— Здравствуй! — ответил этот Ханс, не спуская с нее глаз. Лицо у него было как на картинке в журнале. Большие удивленные глаза, словно он в первый раз видел человека.
— Ханс — сын маляра Ханссена и его жены Ольги, — сказала фру Педерсен, как будто Йордис знала уже всех жителей Оппеида.
Йордис три раза чихнула. Носовой платок был уже такой мокрый, что его нельзя было доставать при посторонних. Она шмыгнула носом, не зная, куда деваться.
Зато Ханс знал.
Он вынул из кармана выглаженный сложенный платок и протянул ей.
— Нет ничего хуже летнего насморка, — сказал он.
— Я не больна, я только чихаю, — объяснила Йордис и с благоговением чихнула в чистый платок.